«Меня спрашивают, почему во всех моих книгах действуют только простые люди. Но я не знаю других!» — писал Клавель. Его книги, повествующие о трудном детстве подростка, не раз сравнивали с автобиографической трилогией Максима Горького. Увлекшись журналистикой, Бернар Клавель признался: «Репортажи учат меня жизни». Он видел все тех же простых, мужественных парней — в куртке гонщика, в шинели солдата, в халате санитара (повесть «Бьефский барабанщик», 1970) или в крестьянской рубахе (роман «Повелитель реки», 1972).

Известность Бернару Клавелю принес киноэкран — фильм «Гром небесный», снятый по его роману «А мне-то что!» (1958) с Жаном Габеном в главной роли. Потом пришли литературные премии — Популистская, Гонкуровская, Большая премия города Парижа. Клавель избран в состав Гонкуровской академии, экранизированы многие его романы, издается полное собрание его сочинений, литературные журналы, охотно печатают рассказы Клавеля. Но он по-прежнему исполнен пристального внимания к тем, кто трудится на пашнях и виноградниках. Противоречия буржуазной цивилизации тревожат Клавеля. Он обеспокоен тем, что поступь научно-технического прогресса зачастую направляется интересом доллара. «Когда мы копируем Америку, — писал Клавель в 1975 году, — наши города и деревни теряют свою душу. Жертвуя своим очарованием, они жертвуют и своей силой».

Главным долгом писателя Бернар Клавель считает борьбу с войной, с пропагандой милитаризма. Он призывает современников жить в дружбе, помогая друг другу. Но реальность еще далека от гармонии. Об этом — очерк Клавеля «Гибель невинных» (1970) и его роман «Оружие молчит» (1974). Клавель убежден, что «в любви к земле и лучшим ее плодам зреет зерно мира».

Солдат Моран передал очередное донесение на узел связи сектора. Он отошел от телефонного аппарата, стоявшего на столике из некрашеных досок. Сержант Пикар, лежа на койке у столика, курил сигарету.

— А теперь включи-ка радио, — сказал Пикар.

Моран пожал плечами.

— Как ты обожаешь свою тренькалку!

— А что еще прикажешь делать?

Моран не ответил. Он включил радиоприемник, постоял в нерешительности, засунув руки в карманы, потом подошел к печке и подбросил в топку большое полено.

Какое-то время слышен был только треск поленьев да шлепки дождя, хлеставшего по окну. Потом постепенно музыка стала громче.

— Что там за хрипы в приемнике? — спросил Пикар. — Испортился он, что ли?

— По-моему, это ветер. Верно, где-нибудь провода контачат. Будь у тебя новый приемник, и все равно…

Открылась дверь, и в помещение ворвался холодный воздух. На конце провода закачалась электрическая лампочка.

— Затвори дверь, — крикнул Пикар, — застудишь нас.

— Эй, Пикар, тут один человек просит впустить его, — крикнул с порога солдат Дюпюи.

Пикар спросил, не вставая с койки:

— Кто такой? Из нашей роты, что ли?

— Нет, штатский с мотоциклом. У него карбюратор залило. Застрял за километр отсюда, озяб, промок до костей. Хочет немножко обогреться.

Пикар приподнялся на локте и крикнул:

— Нет! Никак нельзя. Ты же знаешь, что штатским вход сюда воспрещен. Ну же, закрывай дверь!

Солдат стоял на пороге. Сержанту было его. плохо видно: мешала стоявшая между ними лампа. Он слышал голос чужого человека, но не разбирал, что тот говорит. Пикар повернулся к открытой двери и тоже говорил, казалось, он обращается к темноте и ледяному ветру.

Дверь все еще была открыта; сержант встал, положил окурок в пепельницу на столике и направился к стоявшим на пороге. Когда он подошел, солдат Дюпюи повернулся к нему и уже не загораживал вход в помещение. Стоявший за его спиной человек воспользовался этим и переступил порог.

— Вы должны меня впустить, — тут же сказал он. — Я действительно совсем обессилел. В такую погоду и собаку никто от дверей не прогонит. Послушайте, гостеприимство…

На пороге стоял рослый и довольно плотный мужчина. Лицо у него было красное и лоснилось. Капли дождя стекали с его мотошлема, застревали в густых бронях, скатывались по щекам и вдоль носа. Он смахнул их тыльной стороной ладони и чуть заметно улыбнулся. На вид ему было лет около пятидесяти.

— Сожалею, но у меня приказ, — сказал Пикар. — Посторонним вход категорически запрещен. Даже военнослужащие из другой части допускаются только в том случае, если у них имеется командировочное предписание.

Дюпюи вышел, возвращаясь к своим обязанностям часового, и закрыл за собой дверь. А сержант все еще стоял перед вошедшим незнакомым человеком. Моран подошел и смотрел на них.

— Вы только взгляните на меня, — сказал человек в кожаном пальто. — Понимаете, льет как из ведра!

— У вас хорошее пальто и мотошлем, не прибедняйтесь.

— Но у меня мотор залило. Дайте хоть ему подсохнуть, дайте мне хоть немного отогреть руки. — Он протянул побагровевшие, чуть ли не фиолетовые ладони. — Я уже не чувствовал руль. Прошел пешком больше километра, толкая мотоцикл. И не видел ни одного дома.

— Да, до ближайшей фермы еще три километра, — уточнил сержант.

— Вот видите…

Сержант подошел ближе, словно собираясь выпроводить его.

— Нет-нет, не настаивайте, — сказал Пикар, — приказ есть приказ.

— Но никто ничего не узнает, — уговаривал его человек в кожаном пальто, — в такой час!

— Да впусти его на пять минут, — сказал Моран. — Чего ты боишься?

Сержант повернулся к Морану и крикнул:

— Тоже мне умник нашелся, в ответе-то буду я!

Человек улыбался Морану, продолжавшему уговаривать сержанта.

— Ну, впусти его, не выставишь же ты человека на улицу в десять часов вечера да еще по такой погоде, когда у него мотоцикл в неисправности.

Сержант как будто заколебался. Он еще раз посмотрел на незнакомого человека, пожал плечами и отошел от двери, ворча:

— Ладно уж, входите, но мне за такие штучки грозит трибунал.

Человек поблагодарил и посмотрел на Морана, тот пододвинул ему стул. Сержант сел на койку. Минуту он как будто что-то соображал, потом сказал, смотря на вошедшего:

— Во всяком случае, полагаюсь на вас. Главное, никому не рассказывайте, что были на посту наблюдения.

Человек обещал. Стул, пододвинутый Мораном, стоял около печки. Человек грелся, протянув руки к огню и оглядывая помещение. Выбеленные голые стены, возле обеих коек уже запачканные. Печка, столик и четыре стула, да еще большой деревенский стол и выкрашенный стенной шкаф. На вешалке около двери четыре винтовки. Выложенный плитками пол, местами мокрый, но чистый.

Какое-то время был слышен только вой ветра на улице и тихая музыка из приемника: Моран уменьшил громкость. Человек потер руки, сказал:

— Хорошо!

— Раз уж вы здесь, так хоть обогрейтесь как следует, — сказал сержант.

— Я и обогреваюсь.

— Если хотите, снимите пальто.

— Нет, благодарю вас, — сказал человек, — мне и так хорошо, я не хочу задерживаться.

Казалось, он счастлив, и каждый раз, встречаясь взглядом с Мораном, он улыбался ему.

— Расстегнулись бы, — сказал солдат, — здесь такая жара, задохнуться можно.

— Все и так прекрасно, — ответил человек, отодвигая стул. — Но, я вижу, в армии ни дровами, ни углем не бедствуют.

Моран подошел к печке, чтобы закрыть заслонку.

— Хоть в этом повезло, — сказал он. — И так уже жизнь на этом посту, затерянном среди полей, не очень-то веселая, да вдобавок бы еще и мерзнуть.

— Это верно, но как знать, — армия не всегда так заботлива.

Моран рассмеялся.