Полгода! Луиза уже два раза возобновляла свой абонемент в рекламном агентстве, когда наконец от ее корреспондента пришло пятьдесят шестое и последнее письмо. Оно было кратким:

В этот вечер Луиза вернулась домой сильно взволнованная, раздираемая тревогой и нетерпением. Робер был на редкость внимателен, даже ласков с ней. «Неужели по моему лицу можно обо всем догадаться? — подумала она. — Почему он старается развлечь меня, не зная, в чем дело? Пожалуй, следовало бы все ему рассказать». Но у Луизы не хватило духу нарушить его столь необычное хорошее настроение, и она провела три дня в трепетном ожидании, несколько ребяческом, напоминавшем ей давние времена первого причастия.

Наконец наступила суббота. Луиза, в этот день свободная от работы, все утро тщательно одевалась и прихорашивалась. К одиннадцати часам она была готова. Но в четверть двенадцатого внезапно решила, что с ее стороны будет скромнее надеть менее нарядное платье, и честнее — смыть грим с лица. Выйдя из дому с опозданием, она все же сделала крюк через Люксембургский сад, откуда открывается вид на улицу Медичи.

Луиза тихонько подошла к садовой решетке. Перед витриной агентства стоял человек среднего роста, держа в руке развернутую газету — несомненно, Эдмон. Он стоял к ней спиной. Луиза видела лишь серую шляпу и темно-синий плащ. Ей бросилась в глаза забавная мелочь: этот плащ был только что куплен, очевидно, в ее честь, и простодушный холостяк забыл содрать товарный ярлычок. От робости или из страха, что его не узнают, он упорно, не отводя глаз, рассматривал витрину. Луиза подождала еще несколько минут, но так как Эдмон не двигался, она развернула газету и, выйдя из сада, перешла улицу. На стук ее каблуков незнакомец круто повернулся, невольно поднеся руку к шляпе, и, пораженный, застыл на месте. «Корреспондентом» оказался Робер.

— Что ты тут делаешь? — прошептала Луиза.

Она сильно побледнела, тогда как ее брат залился багровым румянцем. Однако он овладел собою быстрее, чем она.

— Я пришел проверить, где вывешено мое новое объявление, — сказал он. — Я уже давал одно полгода назад, чтобы продать эти китайские вазы, которые ты так ненавидишь. Но ничего не вышло.

Нижняя губа у него отвисла, он с жалобным видом растерянно моргал глазами. Газету он сунул за спину, неловко комкая ее в руках.

«Ну нет, голубчик мой, — подумала Луиза, — мы не сумеем притворяться. Наша жизнь стала бы невыносимой».

— Как вы поживаете, Эдмон? — спросила она со смехом.

Тогда Робер поступил именно так, как подобало в их положении. Он обнял сестру и крепко прижал ее к сердцу.

— Самое удивительное то, — произнес он дрогнувшим голосом, — что мы и в самом деле могли бы пожениться: нам это просто никогда не приходило в голову.

Разумеется, Луиза не вышла замуж за Робера, хотя имела на это право, — ведь он был только сыном ее отчима. Они не были братом и сестрой, но всю жизнь относились друг к другу как родные. Поэтому, вступив в брак, они морально совершили бы грех кровосмешения. Кроме того, слишком давно они смотрели друг на друга безжалостным оком близких людей, каждый досконально изучил все недостатки, все мельчайшие особенности характера, внешности, одежды другого. Они очень любят друг друга, теперь, быть может, даже больше, чем прежде, но это чувство никогда не станет любовью. Наконец, самое главное то, — как заметил Робер, — что им это никогда не приходило в голову. Иные предубеждения нельзя преодолеть сразу.

Однако они ни о чем не жалеют. Теперь оба хорошо понимают друг друга, оба знают, как много они значат один для другого. Их жизнь не изменилась, но они и не хотят ее менять. Они не тяготятся своим холостым положением, они выбрали его сами. Конечно, Робер всегда останется прежним Робером, ворчливым, высокомерным, немножко нудным. Но он перестал — ради нее одной — держаться так отчужденно, и если порою он замыкается в себе, как прежде, и глядит на нее словно издалека, прищурив глаза, Луизе стоит только коснуться его руки и прошептать: «Эдмон!» — и ангел полуденный, пролетая в молчании, вызывает слезы умиления в их поблекших глазах.

Труайя родился в Москве, в буржуазной семье Тарасовых. В книге воспоминаний «Святая Русь» (1956) он рассказывает о детстве, проведенном в России, о революции 1917 года, об эмиграции и о том, как он стал французским писателем. Не приняв революции, родители его в 1920 году обосновались в Париже. Мальчик рано начал сознавать, что во Франции им суждено остаться навсегда: «Я стал французом, сохранив исключительную нежность к утраченной родине… Восхищение перед великими русскими писателями пробудило во мне желание писать, писать по-французски, ибо образование я получил во Франции».

Первый роман Труайя «Обманчивый свет» (1935) отмечен Популистской премией, а роман «Паук» (1938) — Гонкуровской. Известность пришла быстро. Сложнее оказалось подняться до уровня реалистических традиций русской и французской классики. Политический индифферентизм Труайя, стремление держаться в стороне от острых социальных столкновений сужали идейный кругозор художника, часто обрекали его на эпигонство. Писатель декларирует свое «невмешательство», отказ от нравственной оценки поступков, мыслей и чувств своих героев. Причины этого релятивизма и кризисных явлений в творчестве Анри Труайя объясняет одно из его горьких признаний: существование за пределами родины — «равносильно утрате сокровенного смысла жизни».

Антифашистская позиция Труайя, его критическое отношение к буржуазному обществу питают реалистические тенденции его прозы. В пятитомной серии романов «Сев и жатва» (1953–1958) рассказывается о быте французской семьи. В четырех романах серии сюжет замкнут в границах камерно-психологического повествования. В романе «Встреча», завершающем серию, рамки действия расширяются: в судьбу героини вторгается история — вторая мировая война, оккупация, освобождение Парижа — и подлинно глубокое чувство.

В трилогии «Семья Эглетьер» (1965–1967) художник критически оценил нравы современной буржуазной семьи, участь пленников «общества потребления». Отмеченный печатью натурализма роман «Анна Предайль» (1973) граничит с произведениями «массовой культуры», но и в нем тревожно звучит тема буржуазного эгоизма, бесплодности и бесперспективности анархического бунтарства.

Труайя — автор беллетризованных биографий русских писателей: «Достоевский» (1940), «Пушкин» (1946), «Странная судьба Лермонтова» (1952), «Толстой» (1965), «Гоголь» (1971).

В 1959 году Анри Труайя избран во Французскую академию.

У м-ль Паскаль худое лицо, впалые щеки, острый нос и круглые зрачки злой птицы. Ее волосы, осыпанные перхотью, зачесаны назад; на затылке — шиньон, из которого торчат булавки. Она носит темные шерстяные платья, не признает других украшений, кроме брошки в виде барометра и розового бутона, вырезанного из ноздреватого камня, якобы из Афганистана, если ей верить. Зеленая шаль с длинной бахромой висит на ее плечах, как на вешалке. Жесты ее резки: она пожимает вам руку так, словно дергает за дверную ручку.