У нас не было времени для слез. Теперь на баррикады шли настоящие немецкие грузовики. Какой-то предатель из петэновской милиции стрелял нам в спину. Мы никак не могли обнаружить, из какого чердачного окна велась стрельба. Некогда было…

Но малыш — это был настоящий человек.

Парижские дети любят играть в классы. Они по-прежнему изображают мелом «небо» и «землю» на улицах Монмартра, круто сбегающих вниз. Эти улицы были заново вымощены после войны.

Они все так же обозначают мелом «небо» и «землю», где полагается ставить обе ноги, хотя из одной «обители» в другую надлежит перескакивать на одной ножке. И надписи эти долго видны на улицах Парижа, полустертые шагами парижан, колесами повозок и машин, дождем…

Роже Бордье родился в небольшом городке департамента Луар-и-Шер, в семье ремесленника и надолго сохранил любовь к «тихой» провинции. Действие всех его романов происходит вдали от столицы и несет на себе отпечаток неторопливости авторских размышлений: писателю нелегко решить, что его сердцу милее, — тишина лесов, где не слышен голос индустрии, или просторы, преображаемые человеческим разумом и техникой. Почти каждая книга Бордье ставит этот вопрос. Архитектор Лоран из романа «Хлеба» (премия Ренодо за 1961 год) сумел увлечь односельчан и свою любимую проектом перестройки родного края. Учитель Жорж Кувер, сражаясь с прогрессом, терпит поражение (роман «Золотой век», 1967). Семья ремесленников, зарабатывающая на жизнь изготовлением вееров и игрушек, понимает, что. привычный ход бытия оказался под угрозой, когда победно залязгали бульдозеры, подъемные краны и поднялась в горах шумная, манящая ночными огнями фешенебельная лыжная база (роман «Веера», 1970). Целый город умирает, оказавшись в стороне от автомобильной магистрали (роман «Вокруг города», 1969). Бордье понимает, что технический прогресс необходим, но он ясно видит несчастья, ползущие вслед за «нейлоновым идеалом», и потому призывает помнить цель, ради которой изобретаются новейшие средства комфорта (публицистическая книга «Прогресс — для кого?», 1973).

Так же осторожно относится Роже Бордье к «техническим» новшествам прозы. Его произведения называли то «чистым классическим» романом, то «особым видом нового романа». Сам же он считает, что в пылу критических дискуссий все термины излишне запутаны и возникли антагонизмы там, где их, по сути, не существует. С его точки зрения, «польза, которую приносит художественное слово, не противопоказана искусству, а забота о долголетии произведения не перечеркивает ценности репортажа».

Бордье начинал как поэт, и метафорическую силу слова он охотно использует в прозе, избегая, однако, превращения романа или новеллы («это все-таки искусство рассказывать историю», — уточняет он) в фрагмент «свободного текста». Дух нового «шире, чем технические проблемы письма», — говорил Бордье, открывая, в качестве члена редколлегии журнала «Эроп», номер, посвященный теме «Романисты о романе». Главное, по убеждению Бордье, — увидеть в книге «знак своей эпохи», которую современники должны, любить, чтобы самоотверженно бороться за лучшее в ней. Художник обязан сказать свое слово о том, что тревожит современника. Это требует от писателя, напоминает Бордье, «новых интеллектуальных горизонтов». Он верит в способность человека преданно любить, помогать окружающим, менять лицо планеты, во имя счастья грядущих поколений.

Писатель часто публикует свои рассказы, хотя до сих пор отдельной книгой их не издавал.

Он в нерешительности. Палка задевает чей-то ботинок, ногу, железную решетку сточной канавы, потом, очевидно, другой ботинок, край тротуара. Все же это здесь. Палка поднимается. Слева, совсем близко — афишная тумба, справа, между двух деревьев — газетный киоск. Когда-то рядом с киоском даже стояла скамейка, потом ее убрали. Первый переход, считая от афишной тумбы, начинается как раз у решетки. Неужели не здесь? Какой он все-таки рассеянный, идет, идет — и вдруг спохватывается: забыл сосчитать, сколько улиц пересек. Ему же твердили, сотни раз твердили, что самое трудное — возвращаться назад. Даже при большом опыте. Надо все время думать о конечной цели. Иначе…

Думать все время.

— Вам помочь?

Он резко поворачивается. Женщина не настаивает.

Она, конечно, подумала, что он идет к магазину или к подъезду соседнего дома. А он просто нервничает: ему опротивело нащупывать. Но ведь он прекрасно знает это место. Цель — вот в чем дело: он должен думать, куда идет. Все-таки здесь это или нет? Он идет назад. Палка еще раз находит решетку, край тротуара, чуть дальше — переход. Он делает большой шаг. Но очень осторожно. Чья-то рука поддерживает его. Он гордо выпрямляется и говорит: «Спасибо». Рука в перчатке неспокойна; пальцы судорожно сжимаются, разжимаются; на большой скорости приближается машина; они, конечно, уже на середине перехода. Свисток полицейского. Почему же машина не проехала? Или она свернула? Возможно. Ну и что? Он спрашивает: «Машина остановилась?» Ответа нет. Странно. И потом эти духи, они не дают ему покоя. Да, эти духи. Именно они. Его охватывает волнение, он шепчет: «Ваши духи…»

Ждет. Нет. Она молчит. Она не хочет с ним говорить. «Ваши духи», — повторяет он…

— Ваши духи напоминают мне…

Что? Разумеется, духи. Он кричит; «Я помню, помню эти духи…»

Рука в перчатке, скользнув, выпускает его руку, и теперь уже его рука ищет, дотрагивается до щеки, воротника, до овальной брошки, вроде той, что она всегда прикалывала на отворот пальто. Он говорит: «Это ты?»

Он говорит: «Это вы?»

— Ирэн, это ты, Ирэн?

Он протягивает руку и поворачивается вправо, влево, едва не теряет равновесие.

Даже смешно. Ведь были духи, была брошка. И чуть-чуть дрожали пальцы. И потом это молчание. Действительно странно. Она ведь могла сказать: «Вы ошиблись, месье». Или: «Просто совпадение». Обычный ответ. И когда же проехала машина?..

Еще мгновение его рука мечется в холодной пустоте, потом опускается, безвольная, усталая. Опускается на чью-то голову. На голову?

— Ох, извини, малыш.

— Хотите, я вас провожу? — говорит мальчик.

— Послушай, ты не видел женщину, которая только что была рядом со мной?

— Видел.

— Где она?

— Пошла дальше. Прямо.

— Надо ее догнать.

— Догнать?

— Да. Скорее.

Мальчик говорит, что на ней было довольно широкое синее пальто, и что скорее всего она пошла по другой улице, третьей или четвертой от того угла, где кино. Синее? Но ведь она не любила носить зимой яркие вещи. Одевалась в серое, коричневое, бежевое. Наверное, и это пальто неяркое. А может, синий цвет сейчас в моде, или она хочет кому-то угодить? Кому?.. Мужу? Но она была такой независимой. Ну и что это доказывает? Люди меняются. Он спрашивает, моден ли в этом году синий цвет. Мальчик в нерешительности, он медлит с ответом, что ему за дело до моды: сначала ему нужно поглядеть на прохожих. «Многие в зеленом, — говорит он, — и, пожалуй, в бежевом». В общем, носят все цвета. У его мамы черное пальто, у сестры серый костюм.

— Как тебя зовут?

— Серж.

Он кладет руку на плечо мальчика, придерживая его: пожалуйста, чуть медленнее при поворотах.

— На тротуаре, по прямой можешь прибавить ходу. Тем более что вокруг люди, и они видят мою палку. Я даже могу ее немного приподнять, нарочно, ведь ты меня ведешь. Но при поворотах я должен быть очень внимателен. При поворотах я теряю равновесие.