Это же стремление руководило и Моруа-новеллистом. «Что я знал хорошо? — самокритично спрашивал он. — Среду нормандских промышленников, в которой провел десять лет, позднее — литературные круги Парижа и немного, совсем немного крестьян Пери-гора. Все это слишком узкие пласты моей эпохи. По сравнению с Бальзаком… или Чеховым, врачом, входившим и в избы бедняков, и в поместья богачей, мой опыт более чем скромен».

Моруа всегда стремился «не судить, а объяснять», но социальная зоркость художника в таких новеллах, как «Проклятие золотого тельца» или «Отель Танатос», побуждала его менять мягкие ироничные интонации на резкие, сатирические. Глубину современного искусства Андре Моруа охотно поверял эталоном русской классики (книга о Тургеневе, циклы статей о Чехове и Л. Толстом). Свою близость традициям русской реалистической литературы Моруа ощущал особенно явственно, размышляя о гражданском долге интеллигента, об ответственности перед простым человеком, который «берется за книгу вовсе не из желания повосторгаться техникой письма. Он ищет в ней нравственные ценности и новые силы, чтобы продолжать борьбу».

Моруа-публицист и литературный критик (книги «Миссия общественных библиотек», «Диалоги живых», 1959; «От Пруста до Камю», 1963 и др.) полон уважения к своим современникам, он всегда ищет в их жизни и творчестве черты, ему близкие, стараясь разгадать логику иных судеб, сложившихся не так, как его собственная.

История эта не вымышленная, а подлинная. Произошла она в 1945 году во французской деревушке, которую мы по понятным причинам назовем условно Шардей.

Начинается наша история в поезде, на котором возвращаются из Германии пленные французы. Их двенадцать человек в купе, рассчитанном на десятерых; им страшно тесно, они изнемогают от усталости, но настроение у всех повышенное, и они счастливы от сознания, что после пятилетнего отсутствия снова увидят наконец родные места, свой дом, свою семью.

Почти у всех воображение занято сейчас образом женщины. Они думают о ней с любовью, с надеждой, а кое-кто и с тревогой. Найдут ли они ее все такою же, по-прежнему верной? С кем она встречалась, что делала в эти долгие годы одиночества? Удастся ли вновь наладить совместную жизнь? Те, у кого есть дети, волнуются меньше. Их женам пришлось заниматься ребятишками, и присутствие малышей, их жизнерадостность, помогут на первых порах войти в привычную колею.

В углу купе сидит высокий, худой мужчина, с живым лицом и горящими глазами, похожий скорее на испанца, чем на француза. Зовут его Рено Лемари, и родом он из Шардея в Перигоре. В то время как поезд мчится в ночи и время от времени паровозный свисток покрывает однообразный грохот колес, он беседует с соседом:

— Ты женат, Сатюрнен?

— Конечно, женат… Еще до войны два малыша родилось… Ее зовут Марта. Хочешь, покажу карточку?

Сатюрнен — низкорослый веселый мужчина со шрамом на лице — вынимает из внутреннего кармана потрепанный, засаленный бумажник и с гордым видом показывает рваную фотографию.

— Красавица! — замечает Лемари. — И тебе не боязно возвращаться?

— Боязно?.. Я сам не свой от радости. Чего же бояться?

— Но ведь она красавица, осталась одна, а вокруг столько мужчин…

— Ты меня смешишь! Для Марты других мужчин от роду не существовало… С ней вдвоем мы всегда были счастливы… А если бы я тебе показал, какие письма она мне присылала все эти пять лет…

— Ну, письма… Это еще ничего не доказывает… Я тоже получал прекрасные письма… И все-таки я очень волнуюсь.

— Ты не уверен в своей жене?

— Да нет, уверен… Был, по крайней мере, уверен… Пожалуй, больше, чем кто другой… Мы женаты уже шесть лет, и ничто никогда не омрачало нашу жизнь.

— Так в чем же дело?

— Все дело, старина, в моем характере… Я из тех, что никак не могут поверить в счастье. Я всегда твердил себе, что Элен для меня слишком хороша, слишком красива, слишком умна… Она женщина образованная, мастерица на все руки… Возьмется за тряпку — тряпка превращается в платье… Примется обставлять крестьянский домик — он становится раем… Вот я и думаю: во время войны в наших местах перебывало много беженцев и среди них, разумеется, попадались люди куда лучше меня… Возможно, были и иностранцы, союзники… На самую красивую женщину в селе, ясное дело, обращали внимание.

— Ну и что же такого? Раз она тебя любит…

— Так-то оно так, старина. Но ты представь себе: жить в одиночестве целых пять лет. Шардей не ее родина, а моя. Родни у нее там нет. Значит, соблазн был велик.

— Ты меня смешишь, честное слово! У тебя мозги набекрень… Ну, допустим даже, что что-то и было… Что ж из этого, если она о нем и думать перестала? Если только ты один ей и нужен?.. Скажут мне, предположим, что Марта… Так я отвечу: «Ни слова больше!.. Она мне жена; пришлось воевать; она осталась одна; а теперь снова мир… Мы начинаем сызнова».

— Я не таков, — возразил Лемари. — Если я узнаю, когда вернусь, хоть сущую малость…

— Что же ты тогда сделаешь? Убьешь ее? Ты полоумный, что ли?

— Нет, ничего я с ней не сделаю. Даже не попрекну. Я сгину. Уеду куда-нибудь подальше, переменю имя. Оставлю ей деньги, дом… Мне ничего не надобно, я заработаю себе на хлеб. Начну новую жизнь… Может, это и глупо, но уж таков я: все или ничего…

Паровоз просвистел; загромыхали стрелки; поезд входил в вокзал. Собеседники умолкли.

Мэром Шардея был сельский учитель. То был человек честный, добрый и осмотрительный. Получив в один прекрасный день уведомление о том, что двадцатого августа должен вернуться домой Рено Лемари, входящий в группу пленных, направляющихся на юго-запад, мэр решил лично оповестить об этом его жену. Он застал ее за работой в садике; садик у нее был лучше всех на селе, ползучие розы обрамляли крыльцо с обеих сторон.

— Я отлично знаю, мадам Лемари, что вы не из тех женщин, которых, во избежание опасного осложнения, нужно предупреждать о возвращении супруга… Надобности в этом нет, разумеется. Более того, позвольте заметить, ваше поведение, ваша строгость всех восхищали… Даже кумушки, которые обычно не слишком снисходительны к другим женщинам, не могли ничего сказать на ваш счет.

— Всегда найдется, что сказать, господин мэр, — заметила Элен, улыбнувшись.

— Я сам так думал, мадам, именно так… Но вы всех их обезоружили… А пришел я для того, чтобы увидеть, как вы обрадуетесь… и, уверяю вас, радуюсь вместе с вами. Вам, думаю, захочется устроить ему торжественную встречу… Как и у всех теперь, у вас, верно, не густо, но по такому случаю…

— Вы совершенно правы, господин мэр. Я устрою Рено торжественную встречу… Вы сказали, двадцатого? А в котором часу, как вы думаете?

— В бумаге сказано: «Поезд отправляется из Парижа в двадцать три часа». Такие составы движутся медленно… Мужу вашему придется слезть в Тивье, значит, ему предстоит пройти еще четыре километра пешком. Так что раньше полудня его не ждите.

— Уверяю вас, господин мэр, ему будет приготовлен отличный завтрак… Сами понимаете, вас я не приглашаю… Но я очень благодарна вам за то, что вы пришли.

— В Шардее все любят вас, мадам Лемари… Хоть вы и не здешняя, все вас считают своею.