Он был одет так же, как утром, только волосы у него были слегка взъерошены. Он остановился на пороге, окинул взглядом опустевшую мастерскую, сделал несколько шагов, опять остановился и посмотрел в сторону раздевалки. Эспосито, все еще в своей набедренной повязке, повернулся к нему. С минуту он смущенно переминался с ноги на ногу. Ивар подумал, что Марку должен сказать что-нибудь. Но Марку оставался за завесой струившейся на него воды. Эспосито схватил рубашку, проворно надел ее, и в эту минуту Лассаль слегка приглушенным голосом сказал:

— Всего хорошего, — и направился к задней двери.

Когда Ивар подумал, что надо его окликнуть, дверь уже закрылась за ним.

Ивар оделся, не помывшись, тоже сказал «всего хорошего», но от всего сердца, и товарищи ответили ему так же тепло. Он быстро вышел, взял свой велосипед и, когда сел на него, снова почувствовал ломоту в спине. Близился вечер, и город теперь был запружен людьми и машинами. Но он ехал быстро, торопясь добраться до своего старого дома с террасой. Там он помоется в прачечной, а потом сядет полюбоваться на море, которое уже провожало его, — он видел поверх парапета его синеву, более густую, чем утром. Но и мысль о девочке провожала его, он не мог не думать о ней.

Дома мальчик, вернувшись из школы, читал иллюстрированные журналы. Фернанда спросила Ивара, как все обошлось. Он ничего не ответил, помылся в прачечной, потом вышел на террасу и сел на скамейку лицом к морю под развешенным для просушки чиненым-пере-чиненым бельем. Море было по-вечернему тихое, а небо над ним становилось прозрачным. Фернанда принесла анисовку, два стакана и кувшин с холодной водой. Она села возле мужа. Он ей все рассказал, держа ее за руку, как бывало в первое время после их свадьбы. Кончив, он долго сидел неподвижно, устремив взгляд на море, где на всем горизонте, от края до края, быстро надвигались сумерки.

— Он сам виноват! — проронил Ивар. Ему хотелось бы быть молодым, и чтобы Фернанда тоже была еще молодой, и они бы уехали куда-нибудь далеко, за море.

Роже Кайуа — видный деятель французской культуры. Получив разностороннее философское и филологическое образование, он уже с середины. 30-х годов активно включился в общественную жизнь, став, в частности, одним из основателей Социологического коллежа.

Оказавшись в 1939 году в Англии, Кайуа вскоре был командирован лондонским Комитетом освобождения в страны Латинской Америки с культурной миссией. В годы войны он активно участвовал в издании многих патриотических газет и журналов. В то же время он прилагал большие усилия для укрепления франко-латиноамериканских связей: Кайуа — основатель Французского института в Буэнос-Айресе, переводчик и пропагандист творчества П. Шруды, Габриэлы. Мистраль, Х.-Л. Борхеса во Франции.

Сотрудник ЮНЕСКО, академик (с 1971 г.), член нескольких жюри по присуждению литературных премий. Роже Кайуа активно работает в области философии, социологии и искусствознания.

Как литератор Кайуа впервые выступил в 1938 году, опубликовав философское эссе «Миф и человек». Историко-философское исследование «Беллона или закат войн» (1963) принесло ему Международную премию Мира.

Кайуа показал себя тонким литературным критиком (ему принадлежат работы «Поэтические обманы», 1943; «Поэтика Сен-Жон Перса», 1954; «Поэтическое искусство», 1958) и зрелым мастером художественного слова (он — автор повести-притчи «Понтий Пилат», 1961, и лирико-философской книги «Камни», 1966).

В современной французской литературе Роже Кайуа стоит несколько особняком. Остро чувствуя красоту, завораживающую силу и обаяние слова, он в пору своей молодости испытал влияние сюрреализма. Но ярко выраженный рационалистический склад ума вскоре заставил начинающего писателя вступить в полемику со своими учителями. «Я признаю чудесным лишь то, — писал он Андре Бретону, — что не боится познания, что, напротив, питается познанием».

Кайуа остался чужд и экзистенциалистской проблематике. Человек для него — органическая часть мироздания, а разум, которым он наделен, не противопоставляет его природе, а лишь возвышает над ней, позволяя проникнуть в ее законы, почувствовать грандиозное величие бытия.

Но именно органическая причастность человека к природному миру делает его пленником этого мира: способный понять, но неспособный изменить порядок мироздания, человек вынужден принимать и подчиняться естественному ходу вещей. Отсюда — драматизм положения персонажей Роже Кайуа.

В чеканной по форме прозе Роже Кайуа чувствуется мастерская рука стилиста, добивающегося предельно четкого и доступного выражения тончайших нюансов мысли.

Около полудня выпали первые капли дождя. Ной взглянул на небо. Оно было синим, без единого облачка. Капли падали совершенно отвесно, потому что ветра тоже не было. Ной понял, что начался тот небывалый, сверхъестественный дождь, о котором господь бог предупредил его.

Готовый ковчег возвышался поблизости на пригорке. Ной направился к ковчегу, ступая по черным водяным пузырькам, в которых отражалось солнце. Их маленькие плоские купола, припорошенные пылью, сливались друг с другом, окрашивая землю в густо-черный цвет, и лопались, оставляя на ее поверхности крохотные канавки. Казалось невероятным, чтобы дождевая вода, мгновенно уходившая в почву, в конце концов затопила всю землю. А между тем к тому шло дело. Ной увидел в этом еще одно проявление всемогущества бога.

Его не слишком удивило ни само решение Иеговы устроить всемирный потоп, ни то обстоятельство, что именно он, Ной, был избран им, чтобы продолжилась жизнь на земле после катастрофы. Было очевидно, что наступила пора и новый чистый мир должен прийти на смену миру прогнившему, обреченному на гибель. Ной знал наперед, что все эти мерзости, это гнусное лихоимство и безбожие добром не кончатся. Он вовсе не считал себя единственным, кто сохранил верность слову божию, но безгрешных на свете оставалось так немного, что, возможно, он и был последним праведником.

Сознание своей исключительности отнюдь не льстило Ною, напротив, скорее огорчало его, как подтверждение того, чему учил его каждодневный опыт. Получив повеление соорудить гигантский плавучий зверинец, который должен был вместить по одной паре всех живых существ, Ной усердно принялся за дело. Работал он в одиночку: сам валил деревья, сам распиливал их на доски — и все это под издевательский смех соседей, а потом и других людей, которые, прослышав о невероятной затее, приходили издалека, дабы собственными глазами поглядеть на столь странное сооружение и посмеяться над чудаком, упорно возводившим эту громадину. Иные даже швыряли в Ноя камнями.

Ной переносил все это невозмутимо, убежденный в том, что хорошо смеется тот, кто смеется последний. Его так и подмывало предупредить людей о нависшей над ними угрозе и посоветовать им пока не поздно последовать его примеру, вместо того чтобы осыпать его насмешками и оскорблениями. Однако по зрелом размышлении, он от этого отказался. Во-первых, никто не просил его вразумлять этих негодяев, которые вполне заслуживали ожидавшего их возмездия; а во-вторых, предупреди он их о потопе, они бы ему не поверили и сочли бы его просто-напросто сумасшедшим; в конце концов ему досталось бы еще больше камней — только и всего. Но последнее, самое веское соображение заключалось в том, что, поскольку уцелеть суждено было ему одному, он нарушил бы волю Иеговы, если бы помог другим людям избежать бедствия. Вот почему Ной молчал и мало-помалу даже пришел к мысли воспользоваться создавшимся положением. Он нарочно прикинулся простачком и стал всем и каждому невразумительно объяснять устройство ковчега, выпрашивая при этом немного смолы и пакли. Он действительно смекнул, что ему самому, при его скудных средствах, трудно раздобывать эти дорогостоящие и довольно редкие материалы, которыми господь бог не позаботился его снабдить и нехватка которых причинила ему поначалу немало хлопот. Таким путем Ной сумел обратить людскую злобу на пользу дела господня: он без больших затрат проконопатил корпус своего корабля, а к тому же еще оставил людей без смолы и пакли, так что в роковую минуту они с ужасом обнаружили почти полное исчезновение этих материалов.