У тебя есть подруги: девушка, служащая на почте, учительница, дочь фермера, с которой у тебя общие дела по хозяйству, и молодая работница из соседнего городка, вынужденная поселиться на год в деревне из-за туберкулеза. С учительницей вы обмениваетесь книгами. Круг вашего чтения не так уж плох. Прошлой зимой она дала тебе почитать «Пармскую обитель», а ты ей «Опасные связи»: вот так идет воспитание чувств молодых девушек. В библиотеке твоего отца есть произведения Мольера в настоящем кожаном переплете, полный Бальзак, напечатанный в две колонки с иллюстрациями Тони Жоанно, и семнадцать томов ин-кварто «Тысячи и одной ночи» в переводе доктора Мардруса. Этого вполне достаточно, чтобы все знать о жизни, обществе, страстях и тех воплощениях, какие принимает любовь. Ты говорила о прочитанном без ложного стыда и не скрывала того удовольствия, которое испытываешь, снова и снова погружаясь в «Тысячу и одну ночь». Ты знаешь гораздо больше, чем юный мудрец или старый волокита. Но ты ничего не поведала мне о своем сердце. Значит ли это, что оно никогда еще не билось учащенно? Я ничего не знаю о тебе, Дженни Мервей. Ах, как я завидую сыну кузнеца, который вечерами провожает тебя после танцев до белой ограды перед липовой аллеей, ведущей к дому.

Целует ли он тебя? Или тот поцелуй, который ты мне подарила вечером 20 июня, когда мы расстались на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Пэр, был единственным? Когда мы расстались, чтобы больше уже не встретиться, чтобы в нашей жизни было только это краткое мгновение, только это безумное, неосторожное, непоправимо фатальное мгновение, заставившее тебя убежать навсегда (…).

Я продолжаю. Ты слушаешь меня, Дженни Мервей. Я мысленно представляю тебя в твоей белой комнате над кустами жасмина. Ты серьезно смотришь на странный квадратный ящичек, из которого до тебя доносится мой голос. Так же серьезно ты на меня смотрела вечером 20 июня в полумраке кафе на Елисейских полях, когда я рассказывал тебе о недавнем потрясении, перевернувшем всю мою жизнь. Ты, для кого единственными невзгодами были пока заморозки, обжигающие яблоневый цвет, град, от которого осыпается зрелая виноградная лоза, или сырая трава, от которой вдруг вздувается живот серой кобылы, — что могла ты понять из этой истории двух людей, терзающихся, потому что они любят друг друга, из истории, где причудливо смешались нежность, расчет, ревность и ненависть, убивающая прежнюю страсть? Но отдельные твои слова, жесты, вздрагивание ресниц убедили меня, что ты о многом догадалась, что ты понимала меня, тебе — хотя ты ничего еще не пережила — ничто человеческое уже не чуждо.

Мы как-то сразу перестали говорить о нашем будущем. Это было в кубинском баре. После того как я, что-то рассказывая, неловким движением опрокинул стакан, а ты сказала мне:

— Когда придете ко мне на пасеку, не делайте таких резких движений! Пчелы любят чувство меры и мягкость в обращении.

Эрве Базен родился в буржуазно-аристократической семье. В юности порвал с буржуазной средой. «Был я и лоточником, и мусорщиком, и коммивояжером, и слесарем, и столяром, — вспоминал впоследствии писатель. — Приходилось нелегко, но зато я стал рабочим человеком».

Стихи Эрве Базен сочинял еще в 30-е годы, но по-настоящему вступил в литературу после освобождения Франции от немецкого фашизма. В 40—50-е годы совершался процесс мировоззренческой перестройки Базена, в ходе которого он одерживал творческие победы, опираясь на опыт реалистического наследия, но нес ощутимые потери, когда соскальзывал на тропу натурализма (роман «Масло в огонь», 1954) или отдавал дань идеализации патриархального уюта выморочных «дворянских гнезд» (роман «Тот, кого я полюбила», 1956). Однако иллюзорный, искаженный образ мира не мог возобладать у художника, в чьем сердце жила стойкая симпатия к оскорбленному социальной несправедливостью простому человеку и выстраданная ненависть к буржуазной морали и нравам разлагающихся буржуазных верхов.

Образы, характеры и типы в реалистических романах и рассказах Базена извлечены им из самой французской действительности середины XX века с присущим ей классовым антагонизмом. Вслед за Флобером, Золя, Франсом и Мориаком художник исследует социальную и нравственную деградацию буржуазии, видя в собственнической, индивидуалистической морали зловещий анахронизм (роман «Головой об стену», 1949).

В центральном произведении Базена — трилогии «Семья Резо» (1948–1972) сатирически воссоздана система буржуазного «воспитания чувств», которая вызывает резкий протест у молодого человека XX века, отвергающего паразитический строй жизни вместе с его извращенной моралью. Хотя герои Базена далеки от практики борьбы за переустройство общества, лучшие из них с надеждой всматриваются в перспективы небуржуазного бытия. Ущербным буржуа Базен противопоставляет нравственный мир неприметного человека, его бескорыстие, самоотверженность (роман «Встань и иди», 1952), душевную теплоту (роман «Во имя сына», 1960).

В жанрово разнородных произведениях — психологическом романе «Супружеская жизнь» (1967), повествующем о застойной атмосфере обывательщины., или в философском романе-репортаже «Счастливцы с острова Отчаяния» (1970), где глазами полупатриархальной общины критически оцениваются технические достижения и нравственные утраты буржуазной цивилизации, — воплотились размышления художника о кризисе буржуазных устоев, об ответственности общества и индивида за подлинно гуманистическое содержание жизни.

Эрве Базен — стойкий поборник мира между народами. В 1952 году он поставил свою подпись под манифестом французских писателей, осудивших холодную войну. Против атомной угрозы и разжигания человеконенавистничества Базен возвысил свой голос с трибуны Всемирного конгресса миролюбивых сил в Москве (1973). Художник, убежден Базен, не может быть вне политики, литературное творчество — действие общественное. Он решительно порицает школу «нового романа» за возрождение «искусства для искусства». Опасна, убежден Базен, любая литература, «объявляющая себя социально безответственной».

Эрве Базен — один из мастеров критического реализма во французской литературе наших дней. Член Гонкуровской академии с 1958 года, он с 1973 года является ее председателем.

Двери Парижского рекламного агентства были открыты, но Луиза все медлила, не решаясь войти. Эта контора напоминала ей зубоврачебный кабинет: Луиза всегда стеснялась лечить больные зубы, будто сама была виновата, что плохо их чистила, скупясь на зубную пасту. В помещении агентства задержались три клиентки: какая-то служанка старательно заполняла бланки, нескладная дылда перелистывала каталог телефонных номеров, пышная дама справлялась о ремонте квартиры. На улице перед витриной брачных объявлений стоял молодой человек, — как показалось Луизе, слишком красивый и хорошо одетый, чтобы действительно в них нуждаться. Он добросовестно выписывал объявления, начиная с самых новых, и на всякий случай взглянул на Луизу с обольстительной улыбкой. Она тут же отвернулась и начала читать рекламу купли и продажи: «Охотничье ружье, 16-го калибра, новейшей модели», или: «Рояль, ракетка, детский костюм», или еще: «Китайская ваза продается дешево по случаю». Последний листок позабавил ее: у них в семье тоже хранились, как священная реликвия, уродливые китайские вазы.

Между тем нахальный молодой человек, якобы изучая все объявления подряд, придвигался все ближе, и вскоре его локоть коснулся локтя Луизы. Не слишком польщенная, хотя она и не была избалована успехом, Луиза уже собиралась уйти, как вдруг из конторы выглянул директор или управляющий, словом, судя по толстому животу, какой-то важный начальник, и позвал ее: