— Заходите же, мадемуазель, через минуту я к вашим услугам.

Испуганная Луиза послушно проскользнула в контору, укрывшись, как за ширмой, за спиной толстой дамы, и это помогло ей взять себя в руки. Окинув взглядом помещение, она поняла, что толстяк никакой не директор, а просто мелкий служащий: на нем была застиранная парусиновая рубашка с пятнами жавелевой воды. Тем временем контора опустела.

— Приступим к делу, мадемуазель. Вы по поводу брачного объявления?

От такого вступления Луизу передернуло. На ее правой щеке вспыхнул румянец. Неужели у нее вид типичной старой девы?

— Да, месье, но это очень серьезно.

От обиды она заговорила важным тоном и сделала ударение на слове «очень». Усы толстяка встопорщились, и Луиза догадалась, что он усмехается.

— Не стесняйтесь, пожалуйста, — сказал он. — В нашем деле нет ничего двусмысленного. Среди клиенток попадаются иногда чересчур разборчивые особы, но в большинстве — это порядочные женщины, которым просто не повезло в жизни.

Он кашлянул, чтобы после приличной паузы перейти от рекламы к денежным расчетам.

— Ваше объявление появится под номером… под номером сорок три двадцать шесть. Оно будет вывешено в течение месяца и обойдется вам в двести франков. С тех, кто поручает агентству хранить свою корреспонденцию сроком до трех месяцев, взимается дополнительная плата в сто пятьдесят франков. Удостоверение личности при вас?.. Очень хорошо… Хотите взять псевдоним?.. Обычно выбирают какое-нибудь имя. «Мартина», например, вам подходит?.. Теперь заполните карточку. Буду вам очень обязан, если вы поторопитесь: мы сейчас закрываем.

На витрине Луиза уже взяла на заметку несколько образцов объявлений. Ни одно ее не удовлетворяло. Как можно описать себя в столь кратких словах, а главное, как обрисовать тип мужчины, созданного в воображении, или просто желательного, или хотя бы приемлемого? Нет, Луиза отнюдь не была разборчивой невестой, но в жизни ей встречались самые незавидные поклонники. Она имела все основания их отвергнуть. Пятидесятилетний начальник по службе, лысый и хромой сосед, кузен из провинции с бельмом на глазу — да она и сейчас бы им отказала. У нее не было особых претензий… Вернее, она ставила кое-какие условия, очень скромные, вполне разумные, большей частью ограничительные: ее избранник должен быть без толстого живота, без явного уродства, без вздорных идей, без судимости, без… Словом, много всяких «без».

— Ну, мадемуазель, пожалуйста, поскорее!

Луиза перестала сосать авторучку и с усилием написала неприятное слово: «Девица…»

Она имела на это право, так же как на обращение «мадемуазель», которое торговцы почему-то заменяли словом «мадам», весьма приятным на слух, будь оно заслуженным, но в их устах это слово приобретало обидный смысл. Девица, которую принимают за даму: увядшая, высохшая старая дева.

«Девица… около тридцати лет (для женщины возраст «около тридцати» длится до тридцати девяти, а Луизе минуло только тридцать восемь)… Католичка, конторская служащая, хочет вступить в брак… Нет, это чересчур прямолинейно. Следует написать: хотела бы познакомиться с господином (термин «господин» противопоставлялся «молодому человеку», на которого претендовали клиентки моложе тридцати лет)… подходящим ей по возрасту и положению. Без серьезных намерений просьба не беспокоить».

Уф! Наконец-то с этим покончено. Луиза протянула заполненную карточку, уплатила деньги и, спрятав квитанцию на самое дно сумочки, поспешно направилась домой, на улицу Эстрапад, где жила вместе с братом уже более двадцати лет.

Робер, который возвращался со службы обычно минут на десять позже нее и привык кушать вовремя (в этом он был нетерпеливее грудного младенца), уже зевал и сердито поеживался.

— Что это, Луиза? — проворчал он. — Когда же наконец мы будем обедать?

Луиза с Робером жили одни после смерти родителей, — вернее, после смерти ее матери и его отца, которые, овдовев, поженились поздно. Роберу минуло тридцать девять, но он совершенно не выносил, когда его называли сорокалетним. В этом отношении он был гораздо щепетильнее Луизы, и лишь только начали седеть его усы, торчащие под длинным толстым носом, он сейчас же их сбрил. Этому смешному кокетству не соответствовало его пристрастие к крахмальным воротничкам, степенные манеры, а главное — боязнь казаться недостаточно серьезным, недостаточно солидным, так что он стеснялся читать «Клошмерль» и вынуждал себя раз в неделю изнывать от скуки в клубе Французских клерков. Высокомерный, немного ворчливый, Робер умел держать людей на расстоянии, словно не замечая их присутствия, так что его близкие чувствовали себя порою как бы жителями другой планеты, на которых он удостаивал смотреть в телескоп издалека. При этом он вовсе не был злым, напротив — мягким, как его каучуковые подошвы, честным, как привратница в парке, точным и аккуратным, как секундная стрелка его карманных часов, — словом, достоинства уравновешивали его недостатки. Луиза всегда относилась к брату с таким же уважением, какое испытывают к приходскому священнику, к высоким принципам, к лучшим сортам мыла. Она очень его любила. К тому же все двадцать лет Робер платил ей тем же.

— Почему ты приходишь так поздно, черт подери? — спросил он охрипшим голосом — у него вечно то начинался, то кончался бронхит — и сделал ударение не на слове «почему», а на слове «поздно». Желание сделать выговор пересиливало в нем любопытство. Его вопрос смутил Луизу: они не привыкли давать друг другу отчет, и ей не хотелось признаваться, что она записалась сдуру в клиентки брачной конторы. Однако Робер неизменно требовал вежливости в обращении, так же как своей порции сахару в кофе.

— Я задержалась в магазине, — ответила Луиза.

Она горько усмехнулась при мысли, что этот магазин, в сущности, — лавка древностей и что она сама — просто залежалый товар. Отражение в зеркале над камином показалось ей более четким, чем обычно, и, накрывая на стол, она придирчиво разглядывала себя. Гладко причесанные волосы напоминали пеньковый парик у кукол. Если б она могла позаимствовать их ослепительный целлулоидный цвет лица! Кожа на щеках казалась не напудренной, а запыленной. Только глаза орехового цвета, одни глаза сохранили былую красоту… Но что это?.. Ресницы уже начали редеть. Луиза в огорчении повернулась спиной к зеркалу, совсем расстроилась и разбила тарелку.

— Успокойся, голубушка! — процедил Робер.

Экий противный ворчун!

Мадемуазель Дюмон успокоилась. Целых десять дней она не заглядывала в Парижское агентство рекламы. Когда она решилась наконец зайти туда за корреспонденцией, толстый конторщик не узнал ее. Он потребовал квитанцию и долго ее проверял, прежде чем выдать клиентке четыре письма.

Луиза распечатала одно из них тут же в конторе и с первых же строк пришла в ужас:

«Ага, моя цыпочка, тебе уже невтерпеж без любовника! Перестань жеманничать и приходи во вторник 15-го в 20 часов на бульвар Сен-Мишель. Жди меня на чугунной плите над водостоком, напротив Синего бара. Ночную рубашку брать не стоит. Уж мы с тобой…» и т. п.

Далее на тридцати строках следовали, по выражению Луизы, «омерзительные подробности». Она все же дочитала письмо до конца, прежде чем разорвать в клочки, и заодно чуть было не выбросила, не распечатывая, и остальные конверты.

Однако, подавив отвращение, она вскрыла второе письмо, затем третье: они были написаны простоватым языком, с соблюдением всех необходимых правил, кроме правил орфографии. Тяжело вздохнув, Луиза аккуратно сунула острие зубочистки в уголок четвертого конверта: оттуда выпали два машинописных листка, пахнущих табаком, и на последнем, внизу, стояло имя Эдмон, также отпечатанное на машинке, и надпись: «абонент Парижского рекламного агентства, улица Па-скье». Луиза поморщилась: этот аноним не отличался храбростью. Впрочем, ведь и сама она подписалась: «Мартина, абонентка Парижского рекламного агентства, улица Медичи». К тому же этот корреспондент изъяснялся в приличном тоне: