Творчество Эльзы Триоле затрагивает самые различные проблемы нашего тревожного времени: угроза атомной катастрофы и горькая участь людей, заброшенных на чужбину («Встреча чужеземцев», премия Братства за 1956 год), контрасты научно-технического прогресса (цикл романов «Нейлоновый век», 1959–1963) и поиски исторической истины (роман «Великое Никогда», 1965).

Писательница не склонна к созданию широких эпических картин; она полнее проявляет себя в жанре новеллы, с ее психологической пристальностью и особым временным диапазоном. Рассказы, составившие сборник «За порчу сукна штраф 200 франков» (Гонкуровская премия 1945 года), и повесть «Авиньонские любовники» (1943) печатались подпольно и по праву считаются классикой литературы Сопротивления наряду со «Свободой» Элюара или «Розой и резедой» Арагона. Новеллистические миниатюры принадлежат к лучшим страницам последних книг Триоле: «Расскажу — покажу» (1968), «Соловей смолкает на заре» (1970).

О писательской профессии, о своей переводческой работе (Эльзе Триоле принадлежат переводы произведений Чехова, Гоголя, Маяковского и многих советских поэтов), о долге художника Триоле размышляет в книге «Передать словами» (1968). Ответственность и риск для нее неотделимы от искусства.

Гибкие длинные стебли, сверкающие железные цветы, тихое жужжанье моторов, бульканье воды… Искусственный сад, знойный, благоухающий; никель, фаянс, зеркала, зеркала, зеркала в длину и в ширину, отражающие белые фигуры с тиарами перманентных завивок… Головы отрезаны от мира страшным гудением ветра под касками-сушилками, на лицах — странное отсутствие какого-либо выражения. Женщины в розовом склоняются к рукам, доверчиво протянутым им неподвижными белыми фигурами в тиарах; другие еще более смиренно сгибаются над пальцами ног, покрывая их рубиновым лаком…

— Месье Антуан, — кричит хозяйка, — можете вы принять в три часа мадам Дюбрейль?

— А что у нее?

— Укладка волос.

— Постараюсь…

Месье Антуан, красивый брюнет с оливковым цветом лица и мешочками под глазами, улыбаясь, шепчет что-то на ухо даме, затылок которой покоится у него на ладони… Женщины в креслах парикмахера, как и голые женщины, не поддаются классификации. Ну кто бы вообразил, что вон та, с молитвенным выражением поднявшая к зеркалу свой чистый лоб, через минуту окажется маленькой толстушкой в платье из пестрого шелка с платиново-бесцветной завитой головой, на которой едва держится шляпка. Или что мокрые, редкие и прямые волосы на голове мужеподобной брюнетки обратятся вдруг в очаровательные локоны и из пеньюара появится прелестная стройная девушка с нестесненной упругой грудью под полотняной блузкой…

Перекись пенится на голове мадам Леонс. Мадам Леонс терпеливо ждет, она не скучает — у парикмахера никогда не бывает скучно. Как красива эта белая пена на ее голове! Она — просто маркиза… Никогда не бываешь такой красивой, как у парикмахера. Надо бы раздобыть на дорогу жирного крема…

— Чуточку уксуса, месье Реймон, пожалуйста, не забудьте, — говорит дама рядом.

Когда головка сидящей рядом дамы вынырнула из воды, она оказалась до смешного маленькой. Точь-в-точь такое же обманчивое впечатление производит лохматая собака мадам Леонс, когда ее купают: просто не верится, что на самом деле она так мала и тщедушна.

— Месье Реймон, — говорит мадам Леонс, — вы про меня не забыли? Я боюсь, как бы мои волосы не стали платинового цвета.

— Не беспокойтесь, мадам, я помню об этом…

— …Она вышла замуж за доминиканца, — рассказывает дама рядом, в то время, как месье Реймон массирует ей лицо.

— За доминиканца? — повторяет месье Реймон, глядя на отражение дамы в зеркале.

— Да, очень красивый парень.

— За доминиканца? — Месье Реймон становится так, чтобы лучше видеть. — В сандалиях на босу ногу?

Дама только что вернулась из Парижа, это очень хорошая клиентка, очень богатая, и месье Реймон настолько воспитан, что не выражает удивления, хотя эта история кажется ему странной.

— Почему вы думаете, что он непременно ходит босиком? Красивый молодой человек, и вовсе не босой… Втирания совсем не те, что были раньше, ничуть не щиплет.

— Это просто несчастье!.. А уж если у нас такие, значит, лучших нигде не найти. Вы слышали, Меги, Даниель Дарье вышла замуж за доминиканца… А я-то думал, что монахи…

Маникюрша подсаживается к даме.

— Неужели!.. — восклицает она.

— Да нет, месье Реймон, я же вам говорю — доминиканец, из Южной Америки, оттуда…. Там есть республика, которая называется… ну как ее… Словом, тамошних жителей называют доминиканцами. Атташе посольства, вполне светский человек…

— А я удивился, что монах…

— Это бенедиктинцы ходят босиком, а вовсе не доминиканцы.

— Кармелиты, милая, кармелиты, — не выдерживает дама, сидящая в стороне.

— Этому нет конца! — заявляет хозяйка, проходя за креслами с бутылкой шампуни в руках, и все смеются.

— Месье Реймон! Я не хочу стать «платиновой», вы совсем не занимаетесь мною. Я тороплюсь на поезд!

— К вашим услугам, мадам Леонс!

— Сегодня первый летний день, — констатирует маникюрша, подпиливая ногти мадам Леонс (мытье головы, укладка волос, все уже сделано, остались руки).

— Только в парикмахерской и узнаешь новости, — говорит мадам Леонс. — Я ничего не слышала… С этими карточками и очередями не замечаешь, как проходит жизнь… Поторопитесь, мадемуазель, мне нужно поспеть на поезд.

— Опустите руку в воду, мадам. Вы едете отдыхать?

— Да, мне посоветовали один уголок, где утром к завтраку подают масло. У меня там как раз оказались друзья. Невероятная глушь, будет, наверно, скучно, но в наше время…

— Нам всегда говорили, что парижанки высокомерны и требовательны… — вздыхает маникюрша. — А я нахожу, что они просты, щедры и постоянны. Если парижанка осталась довольна, она непременно возвращается к нам… Зато наши южанки никогда не знают, чего им нужно… Другую руку, мадам, а эту кладите в воду… Правда, у парижанок острый язычок, но с ними легче сговориться, чем с нашими. У наших дам прекрасные поместья, однако на чай они не дают. А без чаевых разве проживешь на наши-то заработки?..

Время от времени маникюрша поднимает прекрасные круглые серые глаза на круглом гладком лице с выщипанными бровями, с чуть желтоватой кожей, великолепно очерченным ртом и так ярко накрашенными губами, что зубы ее кажутся ослепительно-белыми.

— Что это за помада у вас? — интересуется мадам Леонс.

— «Виктуар», Но, кажется, она у нас уже кончилась…

— Вообще ничего больше нет… Не найдется ли у вас случайно пары чулок?

Маникюрша на секунду задумалась.

— Чулки? Может быть, за двести франков… По-моему, это слишком дорого. Они же такие тонкие, зацепишь — и прощай двести франков…

— Действительно, слишком дорого! Последний раз я заплатила сто пятьдесят. Это становится невозможным. Но ведь для женщины самое главное — хорошие чулки… Этот лак долго сохнет? Я боюсь опоздать на поезд.

— Минут пятнадцать, мадам. Лак — военного времени. Потерпите немного, жалко будет, если вы его смажете… У вас красивые ногти!

Мадам Леонс и сама недурна. Тоненькая, очень холеная и подобранная, тип сухопарой англичанки; она сильно накрашена, волосы обесцвечены перекисью, ногти ярко-красного цвета, такие женщины в жизни заняты только своими детьми и своим мужем.