Я свел с ним знакомство не преднамеренно, просто мы оказались соседями по столику в злачном месте для докеров, где восемь часов в день он был официантом, а остальное время — клиентом, во всяком случае, по части выпивки.

Из разговоров с ним я быстро оценил его по достоинству. Он усвоил стиль интеллектуала-ницшеанца. Его эрудиция не шла дальше знакомства с Жюлем Верном, Стивенсоном и Марселем Швобом. Но этих троих он знал досконально. Он даже заимствовал у них целые предложения и цитировал их, не ссылаясь на автора, небрежным тоном, с самодовольством человека, уверенного, что он правильно мыслит и хорошо излагает свои мысли. Он сознавал свою принадлежность к редкой категории людей избранных, одинаково одаренных и для практической деятельности и для тончайших лирических сантиментов. Он, видите ли, слишком хорошо знает жизнь, чтобы придавать особую ценность своему благородному происхождению, и упоминает о нем только вскользь из вполне понятного и весьма похвального беспокойства, как бы не подумали, что он хочет скрыть свою аристократическую породу. Он верит в свою счастливую звезду и силу воли. Словом, я понял, что он являет собой редкостный экземпляр человека весьма легковерного.

Вечером я, как обычно, встретился в бистро со своими приятелями Чарли и Джимми, по прозванию «Джимми Врун». То ли потому, что в свое время мы плавали в разных широтах, подчас очень опасных, то ли потому, что сердца у нас очерствели, но мы были большими любителями розыгрышей и в тот период часто ими забавлялись. А этот малый так и соблазнял прибегнуть к мистификации, соблазнял, — скажу, оставаясь в границах пристойного сравнения, — как мед соблазняет мух.

— Друзья, я напал на совершенно исключительного молодого кретина, — объявил я им в тот день.

— Наш новый викарий? — спросил Джимми ворчливым тоном.

— Нет, почище будет.

— Тот, что приказчиком у Гомеца? Заведующий почтой? Инженерик из Далласа, что поступил в транспортный отдел фирмы «Шелл»?

— Нет, их мы уже знаем как облупленных. Совсем новенький, никем еще не обработанный. Официант у корсиканца, у хозяина трактира «El Paraiso Bajo»[7].

— Жак? Эта дурья голова?

Чарли наивен. Его разборчивость показалась мне излишней.

— Чтобы разыграть человека, тебе надо его уважать, так что ли? А не кажется ли тебе, что ты перехватил?

— Ясно, перехватил, — поддержал меня Джимми. — Для того-то, во что мы можем его втравить?

Мы не любили тривиальных шуток. Нет. Подшутить, так уж подшутить, пусть зло, но зато на славу. Мы всегда собирали сведения о своих возможных клиентах. Для начала подвергали их серьезному психологическому анализу, и, даже если нам не везло, мы не скупились на аперитивы во время предварительных расспросов.

Чарли было неприятно афишировать свое знакомство с малым, столь незначительным по своему standing[8]. А у Джимми репутация была подмочена: нельзя безнаказанно врать всем и каждому шесть месяцев подряд в городе с трехтысячным населением. Поэтому работа по сближению была возложена на меня. Мы скинулись, и на следующий день я снова был в «Параисо».

По тому, как Жак мне поклонился, я сразу понял, что мой приятель Антонио, хозяин заведения, хорошо обо мне отозвался. Выданный мне блестящий аттестат только облегчал мою задачу. Как выяснилось, в свое время я был золотоискателем — и не безуспешно, — занимался контрабандой, спекулировал изумрудами; я говорю на нескольких иностранных языках и не лишен образования — было чем привлечь внимание такого малого, как Жак. Я сел за столик и пригласил его пропустить стаканчик. Антонио самолично принес нам рома и кока-колы.

— Ты давно здесь? — спросил я Жака.

За какие-нибудь четверть часа он выложил мне самые сокровенные — во всяком случае он так полагал — причины, побуждающие его верить, что ему предначертана жизнь богатая приключениями. «Not struggle for life, but war for life»[9] — тонко заметил он. При его ужасающем сан-францисском выговоре пафос этих слов звучал особенно комично. Его цели войны за жизнь: собственная яхта, чтобы объездить весь свет; при каждой высадке на берег быть принятым в лучшем обществе, желательно в английском посольстве; иметь на борту гарем, а в глубине сердца великую любовь; при случае оказать покровительство какой-нибудь вдове или сиротке, чувствовать себя равно хорошо, равно на месте как за штурвалом своего парусника, так и за столом у сильных мира сего и в самых грязных притонах южной части Тихого океана. И все в том же духе.

— Ночи на Галапагосских островах… — размечтался он.

Я был доволен, одно только несколько смущало меня: все выставленные моими приятелями мотивы, все их высказывания сведены на нет и доведены до карикатуры. Я узнал того, кто носится по Тихому океану, из одной чудесной гавани в другую, еще чудеснее первой, кто подчас запросто обедает у баронета; того, у кого на борту гарем, потому что ему нравится заниматься любовью на море; узнал того, кто…. И себя тоже.

Я следил за своим взглядом, за модуляциями голоса. И в то же время все больше и больше приходил в азарт. В какую ловушку мы с приятелями загоним этого желторотого ему на благо, я еще не знал. Но в одном я был уверен: ловушка будет… и злая.

Сольный концерт продолжался.

— Я проткну одно ухо. Когда у тебя собственный парусник и ты ведешь такую жизнь, как веду я. — он говорил уже в настоящем времени, — …чувствуешь себя обязанным носить в ухе кольцо. С пиратами надо считаться.

Из презрения, из желания над ним посмеяться, просто из человеконенавистничества я уже терял голову.

Блестящая мысль родилась у Джимми. Вообще, ежели говорить о розыгрышах, то придумывал их всегда он.

Потягивая виски у Чарли, в задней комнате его бистро, где мы были завсегдатаями, я дал отчет о беседе с Жаком.

— Пираты!.. Очаровательный типчик, — задумчиво пробормотал хозяин заведения. — И кольцо в носу…

— В ушах, старик, в одном ухе, точнее: в левом. Малый, видно, начитанный. Ну, так на чем же мы остановимся?

Вот тут-то у Джимми загорелись глаза.

— Мы наплетем ему о кладе! Да еще о каком! Слушайте, друзья: остров, что закрывает выход на рейд, называется Тортуга — черепаха. Вам это ничего не говорит?

Инстинкт, интуиция, своеобразное чувство слова заменяют Джимми подлинное знание. Ведь из нас троих я один знал легенду о пирате Моргане и кладе, зарытом им. Однако в точку попал Джимми Врун.

Мы разработали план. Прежде всего надо пустить Жака по следу. Эта задача, и, я льстил себя надеждой, задача нетрудная, предстояла мне. Затем втравить его в организацию не прогулки, нет, а экспедиции, настоящей экспедиции, которая обойдется ему недешево и в смысле денег, и в смысле работы и усилий, а в конечном счете — ив смысле всяческих невзгод. Если нам удастся подбить его занять на два-три года деньги, чтобы оплатить расходы по снаряжению, и, не имея возможности выплатить долг, удрать отсюда или же совершить противозаконное деяние, пусть даже преступление, радость наша и так уже будет велика. В результате он сможет даже заработать от пяти до двадцати лет тюрьмы. Нас вдохновляла страсть к жестоким шуткам. Возможно, он даже покончит самоубийством…

На следующий день, выбрав время, когда он будет свободен и прислушается к доброму совету, я пошел в «Параисо Бахо».

— Видишь ли, малец, все это хорошо, — сказал я Жаку-Дурню Какбишьего (не долго думая, мы дали ему такое прозвище), — видишь ли, все это хорошо. Я людей знаю, я побывал во всех портах на свете и всего насмотрелся.

Такая речь пришлась ему по душе, это был его стиль.

— Понимаешь, — сказал он. — Ты позволишь говорить тебе «ты»?

В знак согласия я предпочел промолчать. Впрочем, он так и истолковал мое молчание.

— Понимаешь, недавно я, ничего из себя не представляющий юнец, сидел на пляже, сидел и смотрел на горизонт. И думал: когда юнец сидит на песке, созерцает Карибское море и знает, что в один прекрасный день у него будет собственная яхта, это значит…