Дюге не отступался:
— А я вот на этой войне воюю! И у меня жена, дети. Мог бы и я жить да поживать потихоньку. Но подумал, что родина-то дороже моей шкуры…
Собеседник сник.
— Знаю, знаю. Есть еще у нас храбрые парни. Да пойми ты… Хочешь так вот, сразу… Мне ведь грозит…
— Не больше, чем мне!
— Ну, ты — дело другое…
Крестьянин задумался. Спросил:
— Так что же тебе от меня надобно?
— Спрячь меня… Помоги бежать в Испанию…
— Спрятать? Легкое ли дело? У меня батраки — народ болтливый, да на ферму полно людей шатается: за продуктами приходят… А что до Испании — это и вовсе не в моих силах…
— Что ж, выдай меня полицаям!
Старик шумно вздохнул, поддал ногою камень.
— Да ну тебя с твоими полицаями! Погоди!..
Он поковырял землю кнутовищем. Потом сдвинул шляпу на затылок, сунул руки за спину, сделал несколько шагов, остановился и, насупившись, исподлобья, недоверчиво оглядел летчика.
— Не так-то все просто… Вот уж не ко времени, — бурчал о н. — Боязно, черт побери! Они с этим не шутят… Что ни день — в газетах читаешь, сколько народу расстреляно, а все за то, что помогали таким вот парням, как ты…
Он снова зашагал взад-вперед, бормоча:
— Хватает у нас и без того мороки… С чего это себе еще придумывать… Что ни день — кирпич на голову… Тут тебе и поставки, и твердые цены, и реквизиция, и налоги, и регистрация, и полицаи… Соберешься на базар, или там свинью заколоть, или хлеб испечь — заполняй бумажки… Скоро и вовсе дохнуть не дадут!..
Дюге ждал, глядя в пространство.
Крестьянин подошел к нему вплотную.
— По правде говоря, спрятать тебя не так уж мудрено… В двух шагах, на обочине дороги — овчарня порожняя. Ключ — над дверью, под камешком. Никто туда не придет, тебя там не сыщет…
Предложение было довольно туманное.
— Надеюсь, ты не дашь мне подохнуть с голода?
Собеседник промолчал, и Дюге добавил:
— Жду тебя, да поскорей.
— Поглядим еще, как оно все обернется, — ответил наконец крестьянин. — Не видел ли тебя кто… не гонятся ли за тобой полицаи… вроде опасно…
Он уже садился в телегу. Кнутом показал в сторону.
— Отсюдова метров двести будет, за косогором. Увидишь, — справа овчарня… Там солома постлана… Будешь курить — огонь не кидай, страховка нынче не положена!
Он подобрал поводья. Дюге застыл в нерешимости, вопрошая его взглядом.
— Ежели все будет ладно, — добавил крестьянин тверже, — наведаюсь. Попозднее… к ночи… Спешить тебе некуда… Желаю удачи!
Он нагнулся и стегнул коня. Дюге перекинул через плечо соскользнувший комбинезон, нацепил на руку, подобно корзине, свой шлем и пустился в путь… Он без труда разыскал овчарню, заперся изнутри и спустя несколько минут храпел вовсю, зарывшись в солому.
Когда Дюге наконец проснулся, ему показалось, что спал он долго. Через дверную щель он глянул наружу. Тени стали длиннее, солнце садилось. Перед его взором простиралась все та же дикая пустыня, те же холмы, усеянные замшелыми скалами, белыми кругляками булыжника, обломками сланца, клочьями тощей травы. Он оказался на дне лощины, обрамленной холмами. В небе — ни птицы, ни облачка. Только нерушимая тишина, пронизываемая стремительными порывами свежего ветра, только сухая, растрескавшаяся земля, унылая и бесплодная.
— Ну и дыра! — пробормотал Дюге. — Надеюсь, не придется здесь обрастать мохом.
Он в ярости топнул ногой. Его товарищи, изо дня в день рискуя жизнью, летают в небе, а он пришит к земле, словно какой-нибудь штафирка. Подобно тому как раненые с госпитальной койки рвутся к своему орудию, так и он лихорадочно жаждал боя.
Его участь зависела от крестьянина, указавшего ему на это пристанище. Пристанище временное, возможно — опасное. Крестьяне — люди замкнутые, скрытные, непостижимые. А что уж говорить о крестьянах с этих засушливых плоскогорий! Правда, он их не знал, но они представлялись ему еще более загадочными, более себе на уме, чем обычный крестьянин. На них лежала печать молчания и тайны. И уж, наверняка они цепко держатся за свою выгоду, подобно этим растениям, что искривленными корнями впиваются в бесплодную почву плоскогорья… Надо быть начеку… А вдруг этот старик бросит его на произвол судьбы. Или, того хуже, вернется с полицаями.
Ну, нет, он им не дастся! Не попадется он к ним в западню, не желает он пропадать в тюрьме безвестно, нелепо, никчемно. Только бы ему раздобыть штатское платье, он скроется в Пиренеях. Убегали же другие из лагерей, не зная языка, проделывали сотни километров по вражеской земле. Он будет шагать ночами, обходя стороной дороги, мосты, города и деревни, отсыпаться будет днем где-нибудь в овраге или в лесу, пищу найдет в огороде, краюшку хлеба выклянчит на какой-нибудь ферме и, конечно же, ускользнет от полицаев…
Дюге вышел из овчарни. Наступила ночь, — безлунная, звездная ночь. Нещадные порывы ветра леденили его, проникая сквозь комбинезон. Куда идти в этом мраке, без карты, с пустым желудком? В Испанию? Бредовая мысль…
Нащупав в скале углубление, Дюге сел. Нескончаемо тянулось время. Внезапно какой-то шорох привлек внимание пилота. Он заметил свет.
— Эй, летчик!.. Дружище!.. Где ты?
Дюге отчетливо увидел светящийся прямоугольник открытой двери. В проеме вырисовывался чей-то силуэт. Не ловушка ли это? А вдруг хозяин пришел не один?
Дюге собрался с духом.
— Я здесь… Иду!
— Чего ты там торчишь, снаружи? Сейчас не время охотиться на сусликов.
У крестьянина в руках был узелок, на плече — большой кожаный ягдташ.
— Ждать невмоготу, — сказал Дюге. — Я и вышел навстречу.
Крестьянин присел на кормушку, оставив фонарь на полу.
— Я принес тут чего пожевать, — сказал он. — Мы вот что сделаем: ты напялишь это тряпье, — оно хоть и ветхое, да чистое, — а мундир офицерский сожжешь. Завтра, поутру, придешь ко мне на ферму, спросишь, не найдется ли какой работенки. Я прикинусь несговорчивым, а ты покажешь мне свои бумаги, и я тебя найму. Перед домашними я буду чист как стеклышко. Нынче каждого остерегайся. Только ты да я и будем знать, что к чему.
Да смотри не оплошай: ежели будет промашка, расплачиваться-то придется мне.
Крестьянин вытащил хлеб, колбасу, кусок пирога, большой ломоть сыра с зелеными прожилками.
— Повезло тебе, парень, что попал на мой участок. В деревне — там опаснее… Эти кумушки — они бы тебя быстро раскусили…
Он поставил в кормушку литровую бутыль.
— Немного спотыкача тебе для храбрости.
Дюге удивило, что крестьянин употребил это название, и он спросил, не жил ли тот в городе.
Крестьянин рассказал, что пятнадцать лет провел в Ниме, там и женился. Держал гараж и грузовик, и жил он в свое удовольствие, дел хватало. Но случилась авария, страховое общество отказалось возместить ущерб, и «предприятие» Саразета лопнуло. А тут умер отец, надо было получать наследство, вот и пришлось вернуться в эти пустынные места.
— Жить здесь — радости мало. Чтобы держаться за эти мергеля, надобно не только тут родиться, надобно никогда отсюда не уезжать. Я одного хочу: покончить с фермой, продать мою Фужоль, — земля нынче в цене, — да и вернуться в город.
Поболтав еще немного, фермер ушел и сразу же потонул во мраке ночи, а Дюге закурил последнюю сигарету.
* * *
Саразет шагал взад-вперед по длинной комнате с низким потолком, а сын злобно, с пристрастием допрашивал его, осыпая попреками на местном диалекте, ибо здешние крестьяне никогда не разговаривают между собой по-французски.
— Значит, продаешь… Само собой — продаешь… Отец не отвечал. Жена, сын, невестка сидели с края за огромным столом и глядели на него выжидательно.
— Да отвечай же… Мы вправе знать. Небось не чужие…
Саразет вышел из себя:
— Ну, да! Продаю. Имею я право, надо полагать… Пока еще я здесь хозяин… Как пожелаю, так своим добром и распоряжусь… И нечего вам свой нос совать!.. Не ваше это дело!..
