Ну, нет, и здесь еще поборемся!

Как и полагалось по договоренности, двое большевиков-цекистов уже уехали в Россию — товарищи Ногин и Гольденберг. И вот Гольденберг уже там арестован. В явной опасности Ногин. Полицейские власти бесчинствуют, хватают без всяких видимых поводов, без улик, сажают в тюрьмы и ссылают лишь за одну принадлежность к большевистской фракции партии. Нет даже комедии суда. Установление личности и закрытое постановление Особого Совещания. Тяжело!..

Но все равно нельзя сдавать позиции ни на йоту!

Он все ходил и ходил, то всовывая руки в карманы, то закладывая их за спину. Десятки мучительных вопросов не давали ему покоя.

Кому теперь должно поехать в Россию вместо Гольденберга? Быть может, тоже на провал, а значит, и в тюрьму, на каторгу. Все время рвется Иннокентий. Зиновьев выпячивает его примиренчество. Да, на пленуме Иосиф Федорович никак не мог преодолеть в себе до конца надежды на всеобщее и честное соглашение. Его пленил пример Плеханова, осознавшего неверность своих партийных позиций, ему казалось, что вслед за Плехановым то же произойдет и с Мартовым и даже с Богдановым, тем более что Покровский, Лядов и Луначарский уже заколебались, уже разочаровались в своем кумире и, кажется, готовы попросить пардона. Что ж, это будет в добрый час! Но ехать ли в Россию Иннокентию?

Не имея работоспособной Русской коллегии, каким образом бороться там, не месте, с Потресовым и компанией, организовавшими практически свой, ликвидаторский, «центр»?

И если им удастся в ближайшее время объявить официально о создании легальной социал-демократической партии, то есть партии просителей-реформаторов, какой страшный удар тогда будет нанесен революции, нелегальной РСДРП! О, тогда его высокопревосходительству господину Столыпину руки и вовсе будут развязаны, он оборудует своими виселицами все города!

Как обезвредить подлую деятельность Дана и Мартова в Центральном Органе партии? Как вышибить их оттуда, без чего невозможно сделать «Социал-демократа» ведущей идейной силой партии? И как еще более приблизить к работе в печати Плеханова, который в этот тяжкий момент, оставаясь хотя и меньшевиком, все-таки честно воюет за сохранение партии?

Каким образом окончательно вывести на чистую воду Богданова с его мерзейшей философией махизма и богостроительства? Как развенчать и выставить на публичное обозрение неприглядные, тощенькие теории «впередовцев» о загоне партии начисто в мертвое подполье?

Как разгромить троцкистскую фракцию, самую вредную из всех меньшевистских фракций? Ибо убежденные ликвидаторы прямо излагают свои взгляды, и рабочим легко разобраться в их ошибочности, а милейший господин Троцкий обманывает рабочих, ловко прикрывает зло крикливыми фразами о спасительном обращении с петицией к черносотенной Думе, дабы та поспособствовала рабочим обрести свободу объединения в профессиональные союзы.

Из кухни сквозь полуприкрытую дверь доносились голоса. Крупская кого-то тихо убеждала зайти попозже, потому что Владимир Ильич сейчас работает… Ленин усмехнулся. Дорогая! Как незаметно, а настойчиво она все время его оберегает! Ему представилось: вот она вернулась из магазина, сумка с провизией оттягивает ей руку. А в квартире тишина. Значит, Зиновьев ушел. Надя заглядывает в щелку двери. Видит мерно шагающего человека. Стало быть, человека работающего, ибо она хорошо знает, что этому человеку, когда он работает, обязательно надо шагать. И вот — от ворот поворот любому гостю! Ах, не его оберегать, ему Надюшу надо бы поберечь, не позволять ей носить тяжелые сумки…

— Прошу прощения! — крикнул он. И широко распахнул дверь. — Работу я уже закончил. С кем ты ведешь переговоры, Надюша?

— Да вот Иосиф Федорович с Яковом Абрамовичем в гости пожаловали, — весело откликнулась Крупская. — А я было совсем уже отправила их обратно. Согласились.

— Вот «примиренцы»! — воскликнул Ленин, входя на кухню. — Сразу и согласились? Без всякой борьбы?

— Не надо так шутить, Владимир Ильич, — просительно сказал Дубровинский, пожимая протянутую Лениным руку. — Из всех неприятных слов для меня это самое неприятное. Бывал такой грех, и не раз, на последнем пленуме повторилось, в чем я сейчас себе оправдания никак не найду, но, право же, поверьте, Владимир Ильич, я стремился всегда не к «примирению непримиримого», а просто к донельзя желанному миру в партии. И не понял сразу с достаточной силой, что, пытаясь соединить несоединимое в верхах, тем самым помогаю разрушителям низов.

— Сказал без злого умысла, — Ленин развел руками, — навязло словцо в зубах. Хотя, впрочем, позвольте заметить, в наше сложное время, увы, путь к миру лежит через жестокие войны. И бесполезно пробовать соединять масло с водой и приклеивать куски льда к деревянной стене. Этот ваш рецидив примиренчества труднее простить потому, что ныне и положение в партии острее, и потому, что ваш авторитет в партии стал выше. Но, не прощая, зла на вас не таю. Верю: этот последний урок вам достаточен. Да, Иосиф Федорович? Яков Абрамович, дорогой доктор, здравствуйте! — Ленин подал ему руку. — Надеюсь, вы на меня не очень обиделись, «примиренец» досталось вам рикошетом.

Житомирский беспечно отмахнулся.

— Владимир Ильич, — сказал он несколько нараспев, — я следую всегда превосходной пословице: хоть горшком назови, только в печку не ставь.

— Знаете, а по-моему, этот принцип не из лучших. Уж если называться горшком, так нужно и выполнять все его обязанности, — заявил Ленин. — Надюша, мы сумеем покормить товарищей?

— Да, конечно, — гостеприимно отозвалась Крупская. — Сейчас соберу что-нибудь. Время как раз обеденное.

Поставила на стол молоко, хлеб, подсоленный жареный миндаль.

— Понадоблюсь — кликните. Буду в маминой комнате.

— Спасибо, Надежда Константиновна, не хлопочите, — сказал Дубровинский. — Мы с Яковом Абрамовичем уже пообедали в нашей столовой.

— После нашей столовой всегда особенно сильно есть хочется, — заметил Ленин. И принялся рассаживать гостей. — Прошу без стеснения! Чем богаты, тем и рады. Рассказывайте, что нового?

Дубровинский налил себе полстакана молока, выпил. Разглаживая вислые усы, вздохнул.

— Да что тут нового, Владимир Ильич… Опять Алексинский публично набезобразил. Вчера поздно вечером ввалился в кафе на авеню д’Орлеан. Еще какие-то «впередовцы» с ним. И давай шуметь, орать, что Ленин стремится расщепить партию на лучины. От его несговорчивости, мол, и возникли разные группировки. Вообще произносил такие слова… — Дубровинский с отвращением покрутил головой. — Противно, Владимир Ильич! Противно! Эта здешняя обстановка…

— Так, так, — сказал Ленин, и в глазах у него заиграла злая ирония, — значит, «стремится расщепить партию на лучины»? Партию — на лучины! Во всяком случае, из Алексинского лучину, которая может гореть и светить, никак не сделаешь. А деревянный гвоздь затыкать бочки с ночным золотом из него «впередовцы» уже вытесали.

— Да черт с ним, с Алексинским! — Житомирскому спокойно не сиделось. Он то и дело дергался на стуле, словно бы его в спину кто-то подкалывал. — Психически неуравновешенный человек. Больной…

— Больной фракционностью! — уточнил Ленин. — Притом самой отвратительной — «впередовской» фракционностью!

— Ваш диагноз, Владимир Ильич, безупречен, я слагаю с себя регалии доктора. — Житомирский поднял руки вверх. — А вы слыхали: эсеровский вождь Чернов написал водевильчик? Называется «Буря в стакане воды». Это по поводу нашего январского пленума. На будущей неделе собирается разыграть в своей эсеровской эмигрантской колонии. Пригласительные билеты уже заготовлены. Предполагается организованный свист и улюлюканье по адресу социал-демократов, и в первую очередь, конечно, большевиков.

— Негодяй! — вскипел Ленин. — Об этих литературных потугах господина Чернова я слышал предостаточно. А вот то, что он выступает теперь в роли гроссведьмы, скликая на шабаш всю эсеровскую нечисть, — это ново. Ну что ж, пусть потанцуют на своем Брокене, пусть потешат душеньки над черновской «бурей в стакане воды», а мы свою бурю все же устроим на море! На море — да, да! Устроим! — Он резко выбросил руку вперед. — И насчет январского пленума пусть особо они не злорадствуют. Они в нем увидели только склоку. А мы там все-таки идейно разбили наголову и ликвидаторство и отзовизм и приняли обязывающую резолюцию о борьбе на два фронта. Добьем теперь и практически! Очистим партию! От пустозвонства Троцкого, от махизма Богданова, от оппортунизма Потресова, от прочих «больных». Все это в России доведем до рабочих масс, они воочию должны увидеть, что через все накипи развитие партии, социал-демократического — революционного! — рабочего движения неуклонно идет и идет вперед. — И повернулся к Дубровинскому: — А вы что так горько задумались, Иосиф Федорович?