«Газета! Брошюры, листовки, печатное слово во всех видах! Вот что нам сейчас больше всего необходимо, — заговорил он, временами прикладывая сжатый кулак к губам. — Руководить партией, пролетариатом России при теперешнем гигантском росте рабочего движения можно только печатью. „Новая жизнь“ в Петербурге — отлично! Но этого крайне мало. Не представляю Москвы, где очень сильная партийная организация, без хорошо поставленной крупной рабочей газеты. И может быть, даже двух газет! Иосиф Федорович, вот вам предложение: возвратиться в Москву и заняться там организацией печати. Ответственно, крупно. Вас в Москве хорошо знают, вы Москву хорошо знаете, вам и карты в руки. Согласны?»

Вопрос Ленина, хотя и подготовленный всем ходом разговора, тем не менее словно обжег Дубровинского стремительностью, с какой был задан. Непроизвольно он схватился за щеку.

«Ах, все-таки зубы? Ну, ничего, как говорится, до свадьбы заживет. При содействии нашей любезной хозяйки, — шутливо сказал Ленин, заметив движение Дубровинского. И потер руки: — Вы согласны. Я рад!»

«Я еще ничего не ответил, Владимир Ильич. Застигнут врасплох».

«Нет, вы ответили. Глаза ваши ответили. Итак, послушайте теперь мой вам совет: „Новая жизнь“, сказал я, отлично. Подтверждаю. Но посудите сами — в роскошном доме, в кабинетах мягкие ковры… Да разве заводской рабочий со своей еще малограмотной корреспонденцией осмелится зайти в такое помещение? А это самые наижелательнейшие авторы! Хроника по примеру буржуазных газет заполнена великосветскими сплетнями. Очень это пролетариям интересно! Полно декадентов, надо всеми господствует поэт Минский. Дорогой Иосиф Федорович, начиная дело в Москве, постарайтесь всего этого сразу же избежать. Там Соколов, Голубков, Шанцер, Васильев-Южин, отличные товарищи! Пугает денежная сторона дела? Все издержки обещает взять на себя Максим Горький. Поможет и Савва Морозов, Шмит. Что еще? Завтра сюда приедет Шанцер, и мы тогда окончательно по всем деталям договоримся. А теперь — руку, Иосиф Федорович!»

И протянул свою, раскрытой ладонью вверх. Дубровинский крепко пожал ее. Ленин вынул часы, посмотрел с сожалением на стрелки. Потом защелкнул крышку, подержал часы, как бы взвешивая.

«Пора идти, дьявольски быстро бежит время, — сказал, собирая со стола листки недописанной статьи и засовывая их во внутренний карман пиджака. — Пора идти».

Дубровинский поспешно встал.

«Прежде вас на улицу выйду я, Владимир Ильич. За углом пропущу вперед и пойду по другой стороне».

«Что?! — вдруг совершенно несвойственным ему басом воескликнул Ленин. — Провожать меня? Ни в коем случае! Да, батенька мой, я получше вас знаю все питерские подворотни! И все проходные дворы. Притом в России нынче „свобода“, а у меня вполне пригодный паспорт, к которому не то что Петр Иванович Рачковский, а и сам новоиспеченный министр господин Дурново не придерется. И одет я, как видите… — Он пробежался пальцами по отворотам старенького пиджака, пристукнул каблуками грубых растоптанных штиблет. — Наконец, я вооружен!»

«Нет, нет, все равно! Никак невозможно допустить, чтобы в Петербурге в первый же свой день и вы оказались на улице без провожающего».

«Вот как? — иронически проговорил Ленин. — Так-таки и невозможно допустить? А ведь сюда-то я пришел один!»

И, распахнув дверь, громко позвал хозяйку дома. Лаврентьева откликнулась откуда-то издали, но очень быстро появилась на пороге.

«Юлия Ивановна, ухожу! Но преогромнейшая к вам просьба. Посмотрите сейчас же товарища Иннокентия. У него зверски болят зубы. А завтра предстоит весьма трудный и хлопотный день. Пожалуйста, помогите!»

«Конечно, конечно! — с готовностью заявила Лаврентьева. — Товарищ Иннокентий мне и сам об этом намекал, да я не поняла. Такого ведь никогда еще в моей практике не бывало, чтобы свои приходили ко мне лечиться».

«Стало быть, плохо лечите, — сказал Ленин. — Ну, ну, не сердитесь, Юлия Ивановна! И простите эту топорную шутку».

«Когда признаются, прощаю».

Ленин пожал руку Лаврентьевой.

«А признайтесь и вы тогда, что встретили меня с большим подозрением. Пароль неверно я выговорил. Провокатор — подумали?»

«Да что вы?»

«Шучу, все шучу! Но Лядов, знайте, так-таки рассказал, как вы заставили сначала в щелку двери поглядеть, опознать меня, и только тогда позволили ему войти в комнату. Было?»

«Было».

«И совершенно правильно сделали! А теперь тащите скорее товарища Иннокентия куда полагается! Мне тоже надо поторапливаться. Не привык опаздывать. Ну, Иосиф Федорович…»

Подошел к нему, стиснул руки у плеч, постоял, улыбчиво вглядываясь в его немного обескураженное лицо.

«Знаете, я очень, очень рад встрече с вами!»

Дружески встряхнул. Отступил, проверил у себя пиджак — все ли застегнуты пуговицы. И скрылся за дверью.

Лаврентьева пригласила:

«Товарищ Иннокентий, прошу вас. Сюда. В кресло. Садитесь. У вас какого характера боль?»

Он объяснил. Но, прежде чем отдаться ее умелым рукам, спросил:

«Юлия Ивановна, простите, вам приходилось когда-нибудь выдергивать здоровый зуб вместо больного?»

«Бывало, — сказала Лаврентьева. — Не по злой воле. Но вы не тревожьтесь. Буду предельно внимательна».

«А как тогда с вами разговаривали пациенты?»

«О-о! Готовы были избить меня. Правда, такие ошибки я допускала в жизни своей всего два раза».

«Вас не удивит, если я признаюсь, что однажды „выдернул“ Владимиру Ильичу здоровый зуб вместо больного, а он, видите, сколь дружески подал мне руку».

«Нет, не удивляет, — сказала Лаврентьева. — Как не удивит и то, что если я нечаянно ошибусь и сегодня, вы меня только стеснительно поблагодарите. Все дело в характере человека. Что вам простил Владимир Ильич?»

«Мои примиренческие ошибки. Это куда больнее выдернутого зуба».

И оба рассмеялись.

«Простите, Юлия Ивановна, а ненароком доктора Весницкого вы не знаете?»

«Аркадия Наумовича? И его милейшую Симу? Боже мой, очень даже хорошо знаю! Завтра как раз я буду у них».

«Тогда, если это вас надолго не обезоружит, — он потянулся к стоявшему рядом столику, где были расположены никелированные инструменты и громоздился стоматологический справочник, — тогда, допустим, я сделал бы на этой книге небольшую надпись, а вас попросил бы завтра передать книгу Аркадию Наумовичу. Боюсь, что у меня самого не найдется для этого времени, а оставаться после сегодняшнего вечера должником перед ним я больше не могу. Он все поймет».

«Я тоже все поняла. Но в таком случае вы останетесь моим должником. Когда и какой оставите вы мне автограф? — сказала Лаврентьева, поигрывая блестящим шпателем: — Откройте рот!.. О-о! Это за один раз не лечится…»

Дубровинский медленно вышагивал по узкой аллее санаторного парка, прислушиваясь, как приятно похрустывает снежок под ногами. И время от времени вскидывал голову, оглядывая черное небо с жгуче горящими звездами. Искал в нем что-то нужное ему и не находил — мешали вершины высоких сосен. Внезапно величественную тишину прорезал далекий паровозный свисток. Тонкий, визгливый, он очень долго ввинчивался в морозную ночь, потом вдруг рассыпался беспорядочной очередью коротких, пугающих сигналов и снова протяжно взвыл, застонал, но словно бы торжествуя. Дубровинскому представились две черных полоски рельсов, стремительно бегущая по ним железная машина, на пути которой оказалось живое существо, может быть, красавец олень, и злая, бездушная сила, прокатившаяся над ним…

…Уже ушли и Соколов, и Голубков, и Муралов, а он, Дубровинский, все не мог покинуть просторную комнату редакции газеты «Вперед». Он им шутливо сказал: «Капитан, по морскому обычаю, покидает тонущий корабль последним. Мне надо бросить на него последний взгляд». Голубков возразил: «Наш корабль не тонет, а лишь временно становится у причала. Другое дело, что сами мы пока уходим с него». И он согласился: «Ты прав, моя метафора никуда не годится. Но все равно мне хочется побыть здесь одному хоть несколько минут». Теперь он бродил по опустевшему помещению, по нескольку раз перебирая стопки черновых рукописей, исчерканных типографских гранок, чистых оттисков, не решаясь, сгрести ли их без разбору в охапку и бросить в топку голландской печи или так и оставить, наведя только самый необходимый порядок. Меньше трех недель понадобилось для того, чтобы разными хитростями преодолеть все юридические препоны и оформить разрешение на издание нового печатного органа РСДРП, найти типографию, готовую выпускать не очень-то желанную правительству газету, снять подходящую квартиру под редакцию, обеспечить финансовую сторону дела и наладить связи с рабочими корреспондентами. Очень пригодились практические советы Ленина относительно содержания и политической направленности газеты, очень помог организационно «техник, финансист и транспортер» Леонид Борисович Красин, щедро подкинули деньжат писатели Горький и Гарин-Михайловский, к этому Квятковский и Лушникова, сестра Красина, добавили свои усилия по сбору средств от сочувствующих. И честь открыть первый номер газеты выступлением «От редакции», которое начиналось словами: «В широком кругу партийной работы мы берем на себя выполнение специальной задачи…», а завершалось торжественно: «Как снежная глыба, оторвавшаяся с вершины гор, с неудержимой силой сносит все на своем пути, так вихрь революции снесет остатки позорного прошлого, расчистив путь культурного развития освободившемуся народу», — эта честь принадлежала ему, Дубровинскому. А потом уже бессонная, круглосуточная работа в редакции до черного тумана в глазах. На протяжении пяти дней…