— При условии контроля не понимаю, как можно быть против школы! — Шанцер драматически всплеснул руками. — Здесь говорят, что мы, что я хочу устроить раскольничий центр. Но я не имею права покинуть свой партийный пост, я избран съездом, и значит — будем работать вместе. Я не хочу раскола, а мне все швыряют новым центром. Меня интересует сохранение единства большевистской фракции! — Он чуть смешался, когда Ленин с места бросил реплику: «Была Троя!», но все же продолжал: — И на этой точке зрения буду стоять, пока не убеждусь в противном…

И тогда заговорил Ленин:

— Товарищ Максимов напрасно горячится, ибо не было ни одного раскола без крайних обвинений, и всегда инциденты раскола путали с вопросами чести. Помню сцены с Кричевским в 1901 году, с Мартовым в 1905 году и в 1907 году с Плехановым — и все набрасывались на меня с криками о чести. Дело не в чести, а в том, что в процессе борьбы люди дезорганизуют свою фракцию и организуют новую. Так делает и Максимов. И он же нам говорит о приглашении Ленина в школу, о контроле — смешно! Ясно, что школа — новый центр, новое течение. Марат говорит, что он своих постов не покинет. Да вы же, товарищ Марат, целиком поддались фракционной страсти, определяемой политической борьбой «божественных» отзовистов!

— Это клевета, — белыми губами пробормотал Шанцер.

— Что такое фракция? — продолжал Ленин. — Это союз единомышленников внутри партии. Тот пост, который вы заняли от партии, у вас может отнять только партия. Мы теперь ругаемся — это оттого, что у нас нет союза единомышленников. На ваш партийный пост никто не посягает, и его не к чему припутывать. У нас раскол фракции, а не партии. А о чести здесь говорить нечего. Надо признать то, что есть: два центра, два течения и школа как факт.

— Надо выяснить, кто разрушил Трою — большевистскую фракцию? — Вся наглаженность с Богданова слетела. — Говорят, что мы стремимся под большевистским флагом проводить антибольшевистские тенденции. Но можно ли отождествлять фракцию с Лениным? Большевистский флаг и Ленин не одно и то же!

И кто-то насмешливо отозвался:

— Максимов спрашивает, отчего погибла Троя? От коня, товарищ Максимов! Вот и вы, как троянского коня, хотите ввести в нашу фракцию каприйскую школу. Голосовать резолюцию!

Проголосовали «за» абсолютным большинством. Против — Богданов и Шанцер.

Дубровинский вышел на трибуну и закашлялся. Столь затяжного кашля у него по возвращении из Давоса еще не было. Четвертый день сидения в тяжелой духоте и нервном напряжении, а ночи без сна. И одно еще дело выступать в прениях, другое — самому быть докладчиком. А Богданов с Шанцером все больше рвут и мечут, создают склочную обстановку и все откровеннее показывают свою неприглядную изнанку.

Он вытер губы платком, мельком бросив взгляд на него — нет ли пятен крови? Нет, не было. Разгладил свисающие усы.

— Прения по отдельным частным вопросам уяснили, что единства взглядов в данном собрании нет. Я говорю о задачах в партии той части нашей фракции, которая отметает отзовизм, ультиматизм, богостроительство, и выражаю мнение большинства здесь присутствующих, — начал он, чувствуя, что постепенно полностью овладевает собой. — Практически линия поведения большевиков в партии намечена уже давно. Большевики поставили себе целью всесторонне поддерживать ЦК и для этой цели жертвовали некоторыми узкими фракционными интересами. Уже два года тому назад, на Лондонском съезде, фракция выбрала свой путь.

Богданов сидел и саркастически кривил губы. Совсем так, как когда-то в Женеве, слушая выступление Дубровинского на реферате Луначарского. И в этой кривой улыбке сейчас было: «Опять ты лезешь с суконным рылом в калашный ряд».

— С тех пор с полной ясностью определился поворот к контрреволюции, — продолжал Дубровинский, редко покашливая. — Если в период второй Думы мы ставили задачу непосредственного свержения самодержавия, то после ее разгона задачей была не непосредственная борьба, а организация, сплочение партии. Меньшевики боролись против партийности, атака шла все более быстрым темпом… — Он напомнил несколько общеизвестных примеров. — …Началась реформистская критика основ марксизма. Перед большевиками выдвинулась необходимость охранения принципов и организации рабочей партии. И в настоящий момент перед нами задача — сохранение этого единства. На почве организационного отчаяния меньшевики бросаются сначала в профсоюзы, затем в кооперативы, затем дело сводится к узкопропагандистским — просветительным обществам в рамках современного полицейского государства. В то же время они начисто отказываются от нелегальной организации…

Богданов умышленно громко передвинул стул, наклоняясь к Шанцеру и что-то весело шепча ему на ухо. Дубровинский вновь ощутил нервную дрожь — предвестье того, что он готов сорваться и, отступив от текста доклада, может грубо одернуть фиглярствующего Богданова. Но пересилил себя и продолжал размеренно:

— Ликвидаторство быстро обнаружило свою внутреннюю несостоятельность. В среде меньшевиков намечается расслоение. В этом отношении чрезвычайно характерно выступление Плеханова, одного из лучших представителей ортодоксального и революционного марксизма…

— В протокол! Эти слова Иннокентия обязательно в протокол! — вскрикнул Богданов, прерывая разговор с Шанцером.

— В прочности марксизма Плеханова никто усомниться не может. И то, что он вышел из редакции меньшевистского ликвидаторского «Голоса Социал-демократа», весьма характерно, — отрезал Дубровинский. — В тот же двухлетний промежуток времени другое крыло нашей партии, левое, с самого начала поставило целью соединение нелегальной деятельности с легальной в целесообразной пропорции. Под этой формулой кроется содержание не только организационное. Эта формула означает соединение методов действия нелегального и легального с идеями марксизма. Именно на проведении этой задачи в жизнь мы и столкнулись с теми элементами внутри большевистской фракции, от которых надо отмежеваться. Что же предстоит нашему собранию…

Словно бы, кроме них, никого больше и не было в зале, Богданов и Шанцер в полный голос заговорили между собой, давая понять Дубровинскому, что с этого момента его доклад они и слушать не желают.

Дубровинский, сдерживая себя, заканчивал:

— …в каждом крыле партии идет дифференциация. У меньшевиков слышны пока лишь отдельные голоса протеста против их меньшевистской тактики, у большевиков размежевка идет отчетливее и энергичнее. Максимов утверждает, что отзовисты ныне в большинстве. Это не так. В каждом крыле партии есть свои попутчики и свои немарксисты. Большевики должны первые открыто и честно констатировать происшедший в их рядах раскол и разорвать те гнилые веревки, которые пока связывают нашу фракцию.

Он сел, дыша тяжело и вытирая платком со лба испарину. Тотчас поднялся Богданов, поправляя манжеты.

— Иннокентий поставил задачу — очищение партии. Только не спешите ли вы? Раньше Плеханов рассматривался как лидер оппортунистов, теперь вы называете его «лучшим представителем ортодоксального революционного марксизма». — Он, как дирижер в оркестре, сделал плавные, волнообразные движения руками. — Ваша формула: «целесообразное соединение легальной с нелегальной деятельностью» — голословна и абсолютна бессодержательна. Она пригодна только для агитации. Да, изменения происходят. Были большевики, стали необольшевики…

Кто-то из зала бросил иронически: «И появился неомарксизм!»

Богданов ладонью словно бы оттолкнул этот голос:

— Всякий, делающий шаг вперед, заслуживает названия неомарксиста, в хорошем смысле, а ваш необольшевизм — это шаг назад. Вы будете «победителями», если реакция продолжится. В период подъема революции вы потерпите позорное поражение…

Даже Шанцер, снизу вверх поглядывая на стоящего и как бы дирижирующего Богданова, несколько от него отодвинулся.

Сразу понеслись возбужденные, протестующие голоса. И все повернулись к Ленину, торопливо набрасывавшему на листке бумаги тезисы своего выступления.