Время бежало стремительно. Не оставалось другого выхода, как спешно выделить из всего состава только семьдесят пять человек — по одному от каждых четырех делегатов, — поручить им совсем в другом, очень тесном помещении подсчитать голоса и вообще завершить всю техническую сторону дела.

Торжественно и мощно под сводами церкви прозвучал «Интернационал». Пели, вкладывая в слова пролетарского гимна всю душу. Закончив, стали медленно расходиться. И была заметна неловкость во взглядах многих, кто склочностью своей во время долгих заседаний немало поспособствовал тому, что делегаты покидают помещение, а съезд, по существу, продолжается. Его лишь где-то поздней ночью буднично и формально объявят закрытым их немногочисленные представители.

Дубровинского увел с собой Житомирский. Он снимал небольшую комнату неподалеку от «Бразерхуд черч», и, кроме кровати, там стояла коротенькая тахта, на которой, свернувшись калачиком, и устроился Дубровинский.

Он отказался от ужина, не хотелось ему вести и долгие разговоры — томили впечатления минувшего дня, в которых было бы лучше разобраться наедине с самим собой. А Житомирский, вороша кипу бумаг, вытащенных из туго набитого портфеля, охал и ахал, колдовал над списками, рассказывая, какая адова работа предстоит ему в ближайшие дни. Вдвоем с Литвиновым они должны будут отправить на родину чуть ли не сто делегатов и гостей съезда от большевистской фракции, из них около сорока человек нелегальных. А денег нет; а маршруты надо избирать самые разные, чтобы малыми группами легче было просачиваться через границу, на которой повсюду расставлены жандармские сети; а паспорта далеко не у всех в должном порядке. Неизбежны аресты товарищей, и это ужасно, ибо заранее невозможно предугадать, кому именно грозит такая опасность.

Потом он затолкал все бумаги в портфель, оставил его на столе и убежал куда-то. Вернулся после полуночи, разбудил заснувшего было Дубровинского, заставил подняться и горячо пожал ему руку.

— Поздравляю, вы избраны в Центральный Комитет! Все прошло так, как и предполагал Владимир Ильич. Он также избран — кандидатом. В общем, победа за нами. По всем линиям преобладание большевиков. Но и меньшевики своих парусов не опустят. Словом, на завтра Владимир Ильич собирает в последний раз большевистскую фракцию. Вас он просил присутствовать обязательно, если позволит здоровье.

— Не дразните, Яков Абрамович! Вы же врач и видите, что я совершенно здоров! К чему такие слова?

— Положим, этого я не вижу. А слова не мои — Владимира Ильича.

Совещание фракции большевиков состоялось в том самом помещении, где проводил ночное заседание съезд. Казалось, все стены насквозь здесь были прокурены табаком, так еще неистребимо силен был кислый, противный запах, от которого Дубровинскому сразу сдавило грудь. Казалось, эти стены наряду с табачным дымом впитали в себя и бурные страсти, вскипевшие при расшифровке записок, когда выяснилось, что пять кандидатур в члены ЦК получили равное число голосов, а избранными из них могут быть только трое. Ах, какой заманчивой представилась было тогда меньшевикам возможность выбить именно большевистских кандидатов! И — сорвалось.

Теперь здесь было тихо, спокойно, хотя теснота сказывалась существеннее, чем ночью. Вместилось в комнату не семьдесят пять, а свыше ста человек. Переговаривались негромко, дружно, звучал смешок, веселые словечки — настоящие товарищи, единомышленники.

Ленин, осунувшийся, с темными кругами под глазами, но энергичный, деятельный, как всегда, поднялся с места.

— Нам предстоит сегодня обсудить итоги съезда, товарищи, — сказал он, весь подаваясь вперед и выбрасывая правую руку. — Они теперь достаточно определились. Нам также следует продумать планы на будущее, обдумать нашу общую работу, здесь, за границей, и дома, на местах. Нам надо помнить, что партия, будучи единой, все же остается разделенной на две фракции и борьба с оппортунистами из среды меньшевиков должна продолжаться со всей беспощадностью, со всей идейной непримиримостью и ясным пониманием того, что меньшевики будут все значительнее уклоняться от правильных позиций. И нам для руководства дальнейшей практической работой следует образовать Большевистский Центр, ибо в Центральном Комитете меньшевики могут, как это не раз бывало, выкинуть любую безобразную штуку. — Остановился, прислушиваясь, как отзовется на его слова аудитория. Прошелестел дружный говорок общего одобрения. Ленин продолжил: — Вношу предложение избрать председателем сегодняшнего заседания нашей фракции члена Центрального Комитета товарища Иннокентия. Его многие знают лично. А для тех, кто не знает, я скажу, что товарищ Иннокентий только вчера приехал из России, а точнее — вырвался из тюрьмы…

И снова полным согласием с его предложением отозвались десятки голосов.

— Тогда не станем напрасно время терять, — проговорил Ленин, делая рукой пригласительный жест. — Товарищ Иннокентий, займите место председателя!

Он вышел из-за стола и, отыскав себе свободный край скамьи, уселся в общем ряду со всеми делегатами.

Часть вторая

Ни в Петербургском комитете РСДРП, где уже прокатилась очередная волна опустошительных арестов, особенно усилившихся после разгона Думы, ни в Куоккала на даче «Ваза» не знали и, конечно, знать не могли, какое именно предписание вышестоящего начальства под грифом «совершенно секретно» получил в эти дни генерал Герасимов, начальник столичного охранного отделения. Не знали там, разумеется, и того, что постепенно в особой папке директора департамента полиции Трусевича накопилось изрядное количество агентурных сообщений, подталкивающих его к самым решительным действиям.

Седой, с длинными тощими бакенбардами, Трусевич, перебирая эти сообщения, вызывал к себе сотрудников, ведающих заграничным сыском. С их помощью картина в представлении Трусевича получалась достаточно ясная. После горячих и длительных схваток на Лондонском съезде идейную победу над меньшевиками одержал Ульянов, иначе — Ленин, и его сторонники. А это опасно, большевизм — это очень опасно. С меньшевиками положение проще, они стремительно, любой ценой катятся к полной легализации, стало быть, вскоре примкнут к либеральной буржуазии и поплетутся вместе с нею в чаянии постепенных реформ. Цель же Ленина непреклонна — свержение самодержавия, захват власти пролетариатом. Он не остановится на полпути. Партия, которую он создает вопреки всем разрушающим силам, растет, как горная лавина. Если верить их газете «Борьба», партия эсдеков уже насчитывает сто пятьдесят тысяч человек. Бессмысленно, совершенно бессмысленно заниматься арестами мелкой сошки и оставлять на свободе главаря. Да, черт побери, не сумели схватить Ленина вовремя! А после Лондонского съезда его следы затерялись.

Трусевич вновь и вновь перелистывал донесения агентов. Спору нет, хорошо поработали некоторые. Вот, например, начальник виленского охранного отделения сообщает, что от Вильны делегатом съезда был Хлыст, один из его самых толковых сотрудников. Что ж, кой-кого теперь больно стегнет этот Хлыст. А Гартинг, золотой человек, хотя и прожженная бестия, описывая в мельчайших подробностях весь ход Лондонского съезда, докладывает, что врач Житомирский — партийная кличка «Отцов» — даже был введен в состав комиссии, ведавшей отправкой делегатов на родину, и как раз большевиков. Ха-ха, господа социал-демократы, пустили и еще одного козла в огород! Если Гартинг-Ландезен-Гекельман, глава заграничной агентуры, — золото, так Житомирский, как рядовой агент, по меньшей мере серебро!

Правда, этот «Отцов» ленинский след пока потерял, но ведь Ленин — фигура, которая не нуждается в заботах какой-то «комиссии». Взял сам купил билет и куда ему надо уехал. Но тем не менее именно Житомирский, молодец, снова нашел живую ниточку. Эта ниточка — Дубровинский, по кличке «Иннокентий», к которому Житомирский сел на плечи, едва тот сошел с поезда на вокзале Черинг-Кросс. Чахоточный негодяй, четырежды уже побывавший в тюрьме, там бы и сгинуть ему, а ныне ни много ни мало — член Центрального Комитета, Иннокентий давно стал одним из ближайших сподвижников Ленина. А коль так, по пословице, — куда иголка, туда и нитка. А ниточка-то после съезда явственно потянулась в Финляндию! Стало быть…