— На обратном пути мы узнали, что на помощь свеаборжцам выступила финляндская Красная гвардия и остановила движение поездов между Або, Выборгом и Гельсингфорсом, — рассказывал Гусаров. — Стало быть, подвоз правительственных войск будет туда затруднен. А в «военке» получено сообщение от Мануильского, что кронштадтцы поднимутся сегодня в одиннадцать вечера. Эсеры стараются устранить большевиков от руководства, что называется, локтями оттолкнуть и этим могут внести разлад и в войска. Тогда получится простой военный бунт, а не начало общего восстания. Надо нам ехать сейчас же.

— А на чем перебраться через залив? Что-нибудь подготовлено? — спросил Дубровинский. — Прошлый раз, когда приходилось иметь дело с Кронштадтом, было хорошо — морозы. По льду прошел. А на пароходах сейчас филеров — пруд пруди.

— Сообщение привезла Шорникова, — ответил Малоземов. — Она же взялась нас проводить и в Кронштадт.

— Вот видите. — Дубровинский взглянул на Менжинскую и ободряюще ей улыбнулся. — Ну, что же, товарищи, ехать так ехать.

Маленький буксирный пароход, на который через склад, заваленный ящиками и бочками, тайно провела и посадила всех Шорникова, от Ораниенбаумской пристани отвалил только в половине одиннадцатого. Дубровинский с тревогой вглядывался в смутные очертания медленно приближавшегося острова. Вот они трое, в легоньких штатских пальто и даже без какого-либо оружия при себе, едут руководить восстанием солдат и моряков, которое в эти минуты, может быть, уже началось, и на их совести будет потом лежать исход сражения. Что сейчас делает Мануильский? Шорникова смогла объяснить только, где найти Канопула. Она отсоветовала брать с собой револьверы, убедила, что можно натолкнуться на правительственные патрули, а в Кронштадте оружия хватит. Все как-то не так. Спешка, неподготовленность. А в Ораниенбауме происходит что-то подозрительное, с берега доносятся странные шумы. Похоже, что туда вступает большая войсковая часть. Ни раньше и ни позже. Словно бы по подсказке…

Ворчала пенистая струя под винтом за кормой парохода, першило в горле от едкой гари. А ночь, хотя и короткая, летняя ночь, ложится над заливом. Но, может быть, это и лучше?

В крепости сухо защелкали редкие винтовочные выстрелы. Дубровинский зашел в капитанскую рубку.

— Нельзя ли прибавить ходу?

— Товарищ, понимаю, — сказал капитан, посасывая погасшую трубку, — но ход у нас такой, как есть, не взыщите. А вам мой совет: поближе подойдем — берите у меня шлюпку с борта — и на веслах. Да не к пристани. К северному берегу. Потому раз стрельба качалась — на пристани этак просто и не выйдешь. А нам где попало не причалить.

Вода похлюпывала у них в ботинках, когда, приткнув шлюпку среди густых камышей, они стали взбираться на берег. Стрельба между тем продолжалась, то усиливаясь, то почти совсем утихая. Знакомым по прошлому году пустырем Дубровинский вывел своих спутников к сухому доку. В указанном Шорниковой месте их остановил военный патруль. Не понять сразу: свой или нет? Рискуя, Дубровинский назвал пароль. Пропустили.

Егор Канопул, нервничая, метался в маленькой каморке — пристройке к какому-то складу. Остановился, вздохнул облегченно.

— Ух! Не спрашиваю, почему долго! Могли бы ведь и совсем не добраться. Шорникова — молодец. Эх, баба! Это ведь она вас доставила! Ну, к делу! — Он развернул свои широкие плечи, несколько раз сжал и разжал кулаки. — Положение таково. Начали в Четвертом и Пятом морских экипажах. Во главе наш матрос, большевик. Захватил форт «Константин». Это здорово, главная наша опора. Там сейчас и Мануильский. Эсеры взяли на себя поднять пехотные полки. А вестей пока никаких. Объединенное командование создать не удалось. Весь день с ними шло препирательство — и словно в стену горохом! Мы-де, эсеры, герои, смельчаки, а вы, демократы, всегда осторожничаете. А сейчас стихия, братцы, захватывает. До утра мы должны взять все в свои руки. Иначе…

— Общий план? — коротко спросил Дубровинский.

— Общего нет, сорвали эсеры, — сердито ответил Канопул. — По их рассуждению, только выстрели — и эхо тут же по всей России прокатится; кинь спичку в хворост — и сразу костер загорится. А хворост-то, может быть, сырой, его подсушить бы надо сперва. Вы, мол, эсдеки, подымайте рабочих, дружины из них создавайте, а мы и полки обеспечим и военные корабли. Да вот пока не заметно… Ну, ладно! В гарнизоне-то у всех с прошлого года изъято личное оружие. Восстали почти с голыми руками. Мануильским теперь план такой предлагается. Захватить арсенал. Это дело поручим Иннокентию с матросами. Ими командует Лобов. Задача Гусарова и Малоземова — пропагандировать пехоту. Провалят эсеры, если мы сами не возьмемся. А я к Мануильскому. Там решим — может, кто-то из нас на корабли подастся. Опорный пункт — форт «Константин». Нет возражений? — Он встал, выдернул ящик стола. — Вот тут револьверы, патроны, берите! И — шагом! А лучше бегом! — Усмехнулся: — Братцы, не в бирюльки будем играть. Есть у кого что своим передать — вслух скажите. Оставшиеся передадут. У меня: обещался я Шорниковой. Ну, если чего, пусть не поминает лихом…

В небе уже алела заря. Короткая летняя ночь пролетела. Красные кирпичные стены арсенала показались Дубровинскому тяжело уходящими в глубь земли. Наверно, так оно и было, чтобы исключить возможность подкопов. Железные ворота с врезанной в проходную тяжелой калиткой. Глухо, мертво.

Дубровинский постучался. В приоткрывшийся «глазок» выглянул дневальный, спросил неуверенно:

— Чего надо?

— Оружие, — твердо сказал Дубровинский. — Слышишь, повсюду идет стрельба? Вся крепость уже в руках твоих братьев, солдат и матросов — офицеры арестованы. Свеаборг и Ревель тоже восстали, в России революция. Открой ворота.

— Не могу, прав не имею, — колеблясь, ответил дневальный, — чичас дежурного надзирателя вызову.

— Значит, ты офицеру своему больше веришь, чем нам, вот этому красному знамени? — Дубровинский показал на кумачовое полотнище, вздетое на штык одного из дружинников. — Придет офицер и прикажет стрелять в нас. Этого тебе хочется? А потом, когда арсенал все равно будет занят восставшими, какими глазами станешь ты смотреть на убитых? Получится, что ведь ты убивал. А сам, поди, из крестьян или рабочих…

— Да эт чего, эт понятно, — забормотал дневальный. — Слушал я митинги. Правда все… А присяга?

— Кому? Кто кровью народной всю русскую землю залил? Кто в тюрьмы, на каторгу…

— Стой, — сказал торопливо дневальный и оглянулся, — по двору кто-то идет… Надзиратель… Никольский…

— Так открой же, открой, пока он далеко еще! — в нетерпении выкрикнул Дубровинский, думая между тем, что, если ворота не откроются и завяжется перестрелка, штурмом эти глухие, высокие стены не взять.

Минуты, минуты решают. Что делать?

Но в этот напряженный момент заскрипело железо, и калитка приотворилась. На просвет Дубровинский увидел офицера, борющегося с солдатом в проходной, и вместе с Лобовым бросился вперед.

А дальше куда? В какую сторону? По булыжной мостовой двора от караульного помещения к ним навстречу бежало несколько матросов с винтовками в руках. Сейчас начнут стрелять? Или… Матросы кидали бескозырки вверх. Надзиратель, уже связанный, лежал на земле, ругался на чем свет стоит. Никто на него не обращал внимания. Лобов подвел отряд к ближнему складу.

— Ключи, ключи! — сам не ведая от кого, нервно требовал он и тряс тяжелый замок на двери склада. — Лом хотя бы…

Лом и кувалда нашлись. Войдя в азарт, Дубровинский наряду с дружинниками пытался разбить замок. Железо визжало, но почти не поддавалось их усилиям. Горели ладони, обильный пот струился по лицу.

— Э-ах! Э-ах! — Бил ломом он с придыханием, чувствуя разрывающую боль в груди. — Э-ах!..

Почти враз с глухим скрежетом вывалился из пробоя изувеченный замок и прогремел короткий далекий залп по ту сторону двора. Тотчас же вслед за ним началась частая, беспорядочная стрельба, постепенно приближаясь к арсеналу. Кто с кем? Дубровинский и Лобов недоуменно переглянулись.