— Вы хотите целиком повторить Зубатова, — мягко перебил его Рачковский. — Вряд ли это убедительный пример.
— Но вы не точны, Петр Иванович! — воскликнул Гапон. — Сергей Васильевич создавал свои организации, служа в полиции, а я их должен воссоздать ранее поступления в департамент.
— Признаться, существенной разницы не вижу, — заметил Рачковский. И словно бы прозрел: — Те-те-те, вы дальновидны! Хороший ход! Мнением рабочих вам действительно сейчас нельзя пренебрегать. Идет! По этой вашей заботе, минуя Вуича, я буду опять беспокоить непосредственно Дурново…
— Успеть бы предотвратить заговор против него, — сказал Гапон.
Рачковский тут же подхватил:
— Да, да, вы не теряйте времени. А я готов повстречаться с Рутенбергом, — он заглянул в памятную книжку, — хоть в пятницу. И даже за городом. Я согласен.
Они еще недолго поговорили, уже о разных пустяках, закончили завтрак и расстались.
Дома Гапона ожидал рассыльный с запиской Рутенберга в запечатанном конверте. Гапон спросил пароль, чтобы убедиться: посыльный свой. В записке значилось: «Приезжай в Озерки во вторник с поездом, отходящим из Петербурга в 4 часа пополудни. Буду ждать близ мостика на главной улице. Вези с собой 30 тысяч. В крайнем случае как аванс 15 тысяч. Или — все к черту! Мартын». А ниже добавлено: «Записку верни». Не стесняясь посыльного, Гапон выругался площадной бранью. Присел к столу, сжимая гневно кулаки. Трус? Или жадюга? Посыльный стоял, терпеливо ожидая ответа. Что делать? Бежать за советом к Рачковскому? Тогда и тот может послать к черту. А вторник — завтра. И ничего иного не остается, как ехать в эти проклятые Озерки и вдолбить наконец Рутенбергу в мозги, что он дурак или подлец.
— Приеду, — сказал посыльному глухо. Но прежде чем вернуть записку, снял с нее копию.
Вечер он провел в одиночестве у Кюба. Заинтересовавшая его дама не появилась, обер-кельнер ничего определенного о ней не смог рассказать, кроме того, что она приезжает довольно часто и всякий раз с новыми спутниками. Значит, оставалась надежда…
Из кабинета хозяина ресторана, попросив проводившего его туда метрдотеля удалиться, он позвонил на квартиру Рачковскому. Сказал, что едет в Озерки и хорошо бы за спиной иметь парочку толковых агентов, но только, боже упаси, своим усердием чтобы они не помешали делу. Рачковский пообещал выполнить просьбу. Сказать же ему что-либо относительно ультиматума Рутенберга у Гапона язык не повернулся. В конце разговора Рачковский спросил: «А вы слышали: вчера в Твери убили генерала Слепцова? Действуйте энергичнее. Боюсь за Дурново». Черт! Может быть, удалось бы под эту тревогу выколотить у него немедленно хотя бы десять тысяч? Да очень уж неловко, будет шито белыми нитками.
Сходя с поезда в Озерках, Гапон вдруг спохватился: надел шубу ту, что потеплее, а револьвер переложить в нее забыл. Хотя, конечно, он и не понадобится, а все-таки с оружием в кармане как-то веселее. И тут же успокоился. Солнце еще не закатилось, приветливо поблескивали в его лучах оконные стекла. Кое-где с крыш еще свисали последние тонкие сосульки. Шумела детвора у подтаявшей снежной горки. По льду речки скользили два лыжника, словно спеша насладиться последними благами уходящей зимы. Еще день-другой — и полностью обнажится земля. По главной улице тянулись вереницы гуляющих. А за спиной поодаль шли два «студента», оживленно беседуя между собой. Гапон всей грудью втянул влажный воздух — воздух весны.
«А хорошо в Озерках, — подумал он, — надо будет на лето где-нибудь здесь снять себе дачу».
Широко улыбаясь, ему навстречу шел Рутенберг. В легком летнем пальто и фетровой шляпе. Они обменялись приветствиями, полюбовались на резвящуюся у снежной горки детвору и побрели вдоль улицы. Говорили о погоде, Рутенберг спрашивал, спокойно ли было ехать в вагоне, не хочется ли перекусить. Гапон ответил:
— Я бы выпить не прочь. Да и присесть где-нибудь. Свалял дурака, напялил шубу тяжелую. В пот кидает.
— А меня, наоборот, холодок пробирает, — поежился Рутенберг. — Выезжал из дому, казалось, тепло.
— В трактир зайти, что ли, куда-нибудь, — сказал Гапон, сбивая на затылок меховую шапку. — Есть тут подходящее место?
Рутенберг сделал кислую мину.
— В трактире людно, не поговоришь. Да зачем бы я тогда позвал тебя именно в Озерки? У меня здесь конспиративная квартира. А ты с «хвостом» приехал. Пожалуй, лучше просто по улице погуляем. Квартира мне еще пригодится.
Гапон в шубе изнемогал. Он представил себе, что это будет за разговор на улице, когда отовсюду смотрят люди. Черт, надо же было выпросить у Рачковского агентов! И, выходит, круглых болванов, если Рутенберг сразу заметил. Вся надежда, что хватит у них все же догадки не плестись по пятам до самой дачи, если пойти туда.
— Нет никого, Мартын, — принялся он убеждать Рутенберга. — У меня на это глаз тоже опытный. А потом, для чего за мной «хвосту» таскаться?
— Знал же Рачковский, что ты ко мне едешь!
— Не знал! Не знает! Я ему не сказал. — И стал оглядывать улицу, повертываясь кругом. — Вот видишь, ничего подозрительного. — Два «студента», болтая, прошли мимо, скрылись в переулке. — А у тебя на даче нет посторонних?
— Никого. На замке. Вот ключи, в кармане. — Рутенберг показал ключи. — Ладно, пошли!
Дача стояла в глубине длинного двора, заполненного молодыми сосенками. Здесь особенно приятен был смолистый запах наступающей весны. Рутенберг с трудом повернул ключ в дверном замке.
— Приржавел. Редко пользуюсь. Летом будем почаще сюда приезжать. Милости прошу! По лестнице наверх. — И замкнул дверь изнутри.
Их сразу охватила та особая, ласковая теплынь, которая свойственна лишь хорошо протопленному деревенскому дому. Гапон в своей тяжелой шубе медленно поднимался по ступеням, нахваливал:
— Губа у тебя не дура, Мартын! Дачка хорошая. Кто хозяин? Чего же сам здесь не живет?
— Да вот так, понастроили, а сами от питерской вони и суеты оторваться не могут. «И шум, и блеск, и говор балов…» Статской советницы Звержицкой дача. У местной полиции вне подозрений: кому попало мадам не станет сдавать внаем.
Комната наверху и совсем очаровала Гапона. Прекрасный вид: в широком окне стеной стоящие молодые сосенки и под ними полыхающее зарево предзакатного солнца. А на полу — ковер. Хотя и потертый. Мягкая мебель. Удобный, широкий диван. И возле него на низеньком столике целая батарея бутылок с пивом.
— Не худо, не худо, Мартын! — повторил Гапон, швыряя шубу, шапку на диван и облегченно вздыхая. Отыскал на столе штопор, откупорил одну из бутылок и стакан за стаканом, жадно глотая, опорожнил ее до дна. — Пиво отличное, но похолоднее бы.
— Не сообразил, — сказал Рутенберг, прохаживаясь по комнате, — надо бы оставить внизу, в кладовке. Да бегать потом за ним по лестнице… Деньги принес? Когда приедет Рачковский?
— А по-моему, ты просто юлишь, Мартын, духу на дело у тебя не хватает, кишка, что ли, тонка? — благодушно сказал Гапон, откидываясь на спинку дивана. Ему стало удивительно хорошо от выпитого пива. И шуба не давила на плечи. И Рутенберг сегодня словно вареная курица, хватит с ним торговаться, надо кончать. — Ну, приедет Рачковский. Хочешь — даже сюда приедет! В пятницу. И деньги привезет. Говорю тебе: он порядочный человек. Не доверяешь ему — тогда и мне не доверяй! — Заметил дверь в соседнюю комнату, запертую большим висячим замком. — А это что у тебя? Что там, за дверью?
— Вот видишь, Георгий, — засмеялся Рутенберг, — не я тебе, а ты мне не доверяешь! А за дверью разное хозяйское барахло, которое в этой комнате мне ни к чему. Так мадам Звержицкая туда убрала и собственноручно крепостной замок повесила, ключ от коего, вероятно, как амулет, носит на шее.
Гапона все еще мучила жажда, а пиво оказалось на диво вкусное, крепкое, с покалывающей язык горчинкой. Он открыл вторую бутылку и тоже выпил досуха. Алкоголь бросился ему в голову, стало необыкновенно легко начистоту объясниться с Рутенбергом.
— Я тебе прямо скажу, Мартын, ты дурак и трус, — заговорил Гапон, возбужденно размахивая руками. — Дурак ты потому, что тебе большие деньги сами в руки плывут, а ты канитель разводишь. Трус потому, что Рачковскому не веришь, а они сейчас, после убийства Слепцова, дрожат ведь, и приди ты к ним, тебя как пригрели бы! Хочешь, я пугну их еще и Дубасовым, скажу, что на Дубасова за московские расстрелы тоже готов приговор? А? В дополнение к Витте и Дурново. Будет хорошо! Только ты не тяни сам, ради господа!
