— Слушай, Георгий, — сказал Рутенберг, круто поворачивая к нему, — я на это дело пойду. Болтаешь насчет убийства тобою Рачковского — вздор! Витте и Дурново — не мне и не тебе решать, — это решать будет партия. А вот получить деньги от них — дело стоящее. Только Рачковский больше пусть не финтит. Хочет от меня получить «заговор», так пусть со мной и разговаривает. Но теперь я и за двадцать пять не пойду.

У Гапона едва не сорвалось с губ радостное: «Господи!» — так он был ошеломлен этими словами. Вот как! Значит, все дело в жадности и трусоватости Рутенберга. А это хорошие союзники. Полиции он меньше боится, чем своих. И правильно. Виселица ему будет грозить в том случае, если он бросит бомбу, допустим, в карету Дурново, а от своих жди ножа в спину уже за один неосторожный визит к Рачковскому. Он потер большим пальцем правой руки шрам, оставленный у него на левой руке пулей в день Кровавого воскресенья. Это он сделал так, чтобы обратить внимание Рутенберга.

— Больше как двадцать пять Рачковский не даст, — вздохнул Гапон. — Даже десять уже хорошие деньги. Важно начать, а потом мы с него много денег вытянем. Ты мне поверь. Что сказать Рачковскому, когда придешь теперь на встречу? В каком ресторане Рачковский должен заказывать кабинет?

— В рестораны я больше не пойду. С тобой был, филер потом увязался, к Контану пошел — там тоже сразу два агента обнюхали. Место я сам за городом подыщу.

— Да ты что! — всплеснул руками Гапон. — За город Рачковский убей не поедет.

— Дело его, — сухо сказал Рутенберг. — Не у тебя же, и не у меня на квартире, и не на наших партийных явках встречаться! А деньги пусть накануне с тобой передаст.

Он ушел, а Гапон долго еще оставался неподвижным, обмякшим. Здорово нервы потрепал Рутенберг! Зато до конца открылся. Ставку на этом деле теперь крупную сорвать можно. Только Рачковский не пошел бы на попятную, если сказать ему, что Рутенберг ломается, запрашивает цену все большую.

И вдруг Гапон почувствовал, что ему смертельно хочется выпить, садануть залпом стакана два водки. Именно русской водки, а не какой-нибудь там французской дребедени. Он позвал жену. Та появилась встревоженная, так грозно он крикнул: «Елена!» И застала его на коленях, истово отбивающим поклоны перед иконой Георгия-победоносца. Она остановилась в замешательстве, давно не видела мужа в молитве. Услышав ее шаги и невольное восклицание, Гапон вскочил.

— Водки, Елена, водки! — проговорил, подбегая. И принялся трясти ее за плечи. — Целый графин! Чистой! Без всяких трав и корешков…

— Да бог с вами, Георгий Аполлонович, что это вы так? — Она никак не могла привыкнуть к своему новому положению не экономки, а жены и в такие минуты не очень понятной ей возбужденности мужа терялась. — Вечер ведь поздний, ужин я приготовила, стынет, дети сидят, ждут, голодные. Пойдемте, Георгий Аполлонович!

— Сказано: водки! Сюда! Ужин свой ешьте сами! Слышишь? — и замахнулся кулаком.

Вся в слезах, Елена торопливо принесла большой графин, высокую рюмку. Молча поставила на стол и выбежала. Гапон схватил рюмку, яростно хлестнул ее об пол — зазвенели осколки — и крупными глотками принялся пить прямо из горлышка, обливая себе подбородок и грудь. Повалился на диван и тут же заснул, как оглушенный.

Ночью ему стало худо. Он добрался до кухни и там под краном с холодной водой держал голову так долго, пока не бросило в дрожь. Постукивая зубами, Гапон вытер лицо. Глянул в зеркало, пробормотал строчку из заученных еще в семинарии стихов: «Эфиопы, как смоль, черные, и как углие глаза…» Дрожь не покидала его. Гнетущая стояла в доме тишина. Ему сделалось страшно. Тишины, одиночества, своих собственных, отраженных в зеркале, жутко горящих глаз. Пошатываясь, он прошел в спальню, влез под одеяло к Елене. Она спросонья испугалась, но потом узнала, стала гладить, отдавая все тепло свое. Гапон принимал любовный шепоток жены, но в посвежевшей голове теснились другие мысли: ему вспомнился вечер в ресторане Кюба, и казалось, что ласкает его не Елена, а та женщина, осыпанная дорогими украшениями, что посылала ему издали томные взгляды.

Завтракал Гапон в отдельном кабинете этого же ресторана. Проходя через пустынный утром общий зал, он невольно посмотрел на столик, за которым тогда сидела красавица, примерещившаяся ему в постели жены. «Сегодня дело сделаю, — подумал он, — и надо будет через обер-кельнера узнать, кто она такая. Авось…» Рачковский и с ним один из его агентов-телохранителей дожидались за накрытым столом. Гапон извинился, сказал, что нездоровится, провел очень тяжелую ночь, и Рачковский сочувственно пожал ему руку. Агент тут же исчез.

— Итак, какие новости у вас, Георгий Аполлонович? — спросил Рачковский, снимая салфетки с заранее поставленных блюд, сразу вызвавших у Гапона сладкое чувство легкого голода. — Прошу вас! Чем бог послал.

— Новости, Петр Иванович, превосходные.

И, вникая во вкус и аромат различных настоек и закусок, медленно жуя, Гапон со всей обстоятельностью передал содержание беседы с Рутенбергом, переиначивая ее, где это было нужно, на свой лад. Он сказал, что даже не представлял себе, сколь широк размах заговора Боевой организации эсеров и сколь трагичны для государства могут быть его последствия. Невиданное счастье в том, что удалось соблазнить Рутенберга…

— Но, — развивал свою мысль Гапон, — он не так прост, чтобы все выложить мне. Он настаивает на личной встрече с вами, хотя и обижен до крайности неловкой выходкой ваших людей в ресторане Контана, и требует деньги вперед, через меня.

Рачковский задумчиво тискал вилкой ломтик лимона, выдавливая из него сок и затем обмакивая в этот сок тонкий пластик семги. Подержал на весу, любуясь, как нежно-розовый цвет семги от лимона становится еще нежнее и светлее.

— На месте Рутенберга я, пожалуй, поступил бы точно так же. И это делает ему честь, — заметил он. Опрокинул в рот наперсточную рюмку калганной настойки и закусил семгой. — Впрочем, это делает честь и вам, Георгий Аполлонович. Без вас нам в этот стан врагов нелегко было бы проникнуть. На все условия Рутенберга я в принципе согласен. Пять тысяч больше или меньше — особого значения не имеет. Однако дайте точный ответ: что принесет с собою наш приятель при встрече? Вы этого сейчас не можете сказать? Тогда повидайтесь с ним еще раз. Я не расположен играть втемную.

И Гапон про себя чертыхнулся. Своей сверхосторожностью Рутенберг все жилы из него вытянет! Значит, опять предстоит мучительный разговор, затяжная торговля. Хотя в общем дело сделано. А Рачковский продолжал:

— Теперь позвольте, Георгий Аполлонович, вновь вернуться к моему лично вам предложению. Право, много думать над этим нечего. Что вам сулит будущее? Ничего! Если вы не займете должного и подобающего вашему таланту положения у нас. А возможности неограниченны. В ожидании вашего согласия держу должность чиновника особых поручений. Она необходима в качестве первой ступени. И тогда, через малое время, я подаю в отставку, указывая на вас как на наиболее достойного преемника. А там вы при ваших способностях — уже и директор департамента полиции! Ну, посудите сами, после Зволянского, за неполных четыре года, Плеве, Лопухин, Гарин, Коваленский, ныне Вуич… Боже мой! Не на ком добрую память остановить, мелькают, как тени бесплотные. Плеве ушел в министры, Лопухин перед государем сподличал, остальные — тополевый пух. Отчего и вам со временем не стать министром? Посмотрите, как возвысился Трепов! Не подставь Плеве ножку Зубатову, ого-го куда бы шагнул Сергей Васильевич! Впрочем, Плеве сделал то же и в отношении меня. Но теперь я уже стар, чтобы строить себе дальнейшую карьеру. А вы… — Рукой он прочертил в воздухе кривую вверх.

— Дорогой Петр Иванович, я чрезвычайно растроган и вашей откровенностью и вашим теплейшим участием в моей судьбе, — сказал Гапон, торопливо вынимая платок и прикладывая его к сухим глазам, — и я знаю, что путь, который вы предлагаете, наилучший. Однако прежде всего должны быть вновь разрешены на законном основании ранее созданные мною «отделы». Позвольте и мне ответить вам полной откровенностью. Революционные партии, и главным образом эсдеки, — а это сила, вы не можете отрицать, — уже сейчас всячески пытаются чернить меня в глазах рабочих. Что будет, если я стану чиновником департамента полиции? Не вам мне объяснять! Но если восстановятся «отделы» и я вновь стану во главе их, такое сочетание…