22 марта 1974 г. 439. В парижском кафе (Баллада о двух друзьях) Давид Рубинчик и Яша Иоффе берут графинчик и черный кофе, и вспоминают, как было дома, над кружкой кофе и жю-де-помма. В далекой юности, до Парижа, один был черный, другой был рыжий, любили маму, блины и кашу, и жизнь казалась куда уж краше! Один жил в Пинске, другой жил в Минске, встречались оба однажды в Двинске. Но оказалось все в жизни ломко: и вот осталась пустой котомка… Они попались и отсидели по десять лет и по две недели и одном из жутких местечек в мире, и залитых кровью снегах Сибири. И много позже, уже в Париже, сойтись случилось гораздо ближе. Один весь лысый, другой весь белый: бывает в жизни такое дело! Давид Рубинчик берет графинчик, а Яша Иоффе пьет черный кофе. И вспоминая, как было дома, над кружкой кофе и жю-де-помма, склоняет каждый свою ермолку, и слезы капают втихомолку. 22/23 марта 1974 г. 440. Старуха[207] Старая старуха с палкой шла по дороге пыльной вдоль села. Старая старуха утомилась, отдохнуть на лавочку садилась. Старую старуху тут спросили: «Далеко ли, бабушка, ходили?» Старая старуха отвечала: «Далеко… до самого начала! У меня дороги больше нет я до дому потеряла след…» 4 февраля 1975 г. 441. Ноктюрн («Гроздья рябины краснели над серым забором…») Гроздья рябины краснели над серым забором, каркало хрипло в осеннем саду воронье, нищие прятались с улицы в темные норы, кутаясь тщетно в подбитое ветром тряпье. Город вечерний устал от работы и замер. Выла собака у чьих-то закрытых ворот, путались в сумерках капли дождя со слезами сирых, голодных, больных, стариков и сирот. Только в часовне еще догорали лампады, кто-то молился у полузакрытых дверей. В мире так мало бывает тепла и отрады — Боже, спаси и помилуй людей и зверей! 16 мая 1976 г. 442. Память о Пекине[208] Открывали маленькие лавочки под старинной городской стеной. Продавали нитки и булавочки, торговали чаем и ханой. На закате, побренчав гитарами, рано спать ложились старики; молодежь прогуливалась парами, и в садах пестрели цветники. Так трудились, обрастали внуками, наживали денежки порой, отдыхали в праздник под бамбуками возле желтой речки за горой. А потом зарделось в небе зарево, донеслась до города беда — отобрали новые хозяева нажить многолетнего труда. Вот и все. Позакрывались лавочки под разбитой городской стеной, где цветы цвели — повяли травочки. и гитар не слышно… ни одной. 10 октября 1976 г. 443. «Бродили у башни древней…» Бродили у башни древней под мартовским, злым дождем, сидели в старой харчевне за кружкой пива, вдвоем чужие песни звучали, цветы краснели в окне; все было так, как в начале в чужой, холодной стране. 18 апреля 1977 г. 444. Бессонница Ночные мысли… Пришли… ушли… вернулись снова. Как клочья легкого тумана, поднявшегося утром рано, что в ветках ивняка речного застряли, спутались, повисли. Уйти куда-то… Ближайшая к земле планета, блестящая среди созвездий от всех обид и всех возмездий. 18 июля 1977 г. 445. «Всходила луна, было небо жемчужно…» Всходила луна, было небо жемчужно, закрывалась какая-то тихая дверь. Не пробуй молиться о том, что не нужно, — ведь Богу виднее, что нужно, поверь. Были в чем-то грехи, были где-то ошибки, непрощенное кем-то давнишнее зло. Лед на озере тонкий — путь болотистый зыбкий — в каждой жизни не может быть вечно светло! 13 октября 1977 г. 446. «Мне сообщили, — кто-то приходил…» Мне сообщили, — кто-то приходил (а я не знала, я закрыла двери и тихо с книжкой у себя сидела) — и спрашивал меня (я не слыхала, погрузившись в книгу, — не слышала звонка, не отворила, на зов и на звонок не отвечала!) А после мне сказали, что меня искали и как будто ждали встречи. И я теперь не помню даже имя, кто это был; я так и не узнала, и был ли человек разочарован… Но только я жалею до сих пор. вернуться Published in the almanac Perekrestki (Philadelphia), no. 6, 1982, p. 19. вернуться Variant in the last line of the fourth stanza in the manuscript: «все плоды тяжелого труда». Хана: «Chinese vodka» in local Sino-Russian jargon. |
