166. «Над Тобою голубь белый вьется…»[104] Над Тобою голубь белый вьется, благостен Твой лик и речи сладки. Вот, я пью от Твоего колодца и Твоих одежд целую складки. Даже в самый страшный час. в пустыне, где земная тварь едва жива, я Тебя запомню, и отныне утолят меня Твои слова. Только, Боже, для чего Ты создал нам глаза печальные такие, вместо сердца положил нам звезды и велел нам песни петь людские? 167. «У тебя на солнце зреют фиги…» У тебя на солнце зреют фиги в островном тропическом саду. Я к тебе на легком белом бриге по морям серебряным приду. Оттого, что слишком ты мне нужен, брошу якорь в золотое дно самой тихой бухты, где жемчужин, как любви в душе моей, полно. И когда в стремительной пироге на песок швырнет меня волна, о, твои глаза не будут строги! Ты поймешь: и я тебе нужна. 168. «Возьми меня в аэроплан…» Возьми меня в аэроплан и подымись со мною выше, над пестрой картой здешних стран, до самой до небесной крыши. Ты будешь опытный пилот, и я тебе доверюсь смело, с тобой отправившись в полет до осиянного предела. В холодных, белых облаках мы будем оба — точно птицы, нам непонятен будет страх и не захочется спуститься. Вон, там, зеленая, земля, а выше — небо, смерть и слава, неосторожная петля — и мы, как камни, канем в травы! И людям, с болью на лице рыдающим внизу над нами, не знать, что о таком конце взмечтали души наши сами. 169. «Ушел, блистая парусами…»[105] Ушел, блистая парусами, и я одна на берегу пустыми, долгими часами свою лачугу стерегу. Луна взойдет — и не укажет своим лучом, что ищет зря корабль, который тенью ляжет на слишком дальние моря, и даже думать я не смею, что можно птицей белой пасть к нему на дрогнувшую рею и на обрызганную снасть. 170. «Иду одна. Большое поле…»[106]
Иду одна. Большое поле, кругом цветы, трава, трава. И нет в душе привычной боли, лишь пустота и синева. Как будто кто-то тронул тихо, промолвил: «Ты теперь в раю, не поминай, — не надо, — лихом нечаянную жизнь свою!» И я поверила; не стала; сдержала бурю горьких слов. Но — Боже! — как ужасно мало пустого поля и цветов… 171. «На синем небе белая звезда…» На синем небе белая звезда горит, не меркнущая никогда, а на земле — ненужные труды и вечный призрак страха и беды. Оставь твоих друзей, забудь свой дом, взмахни своим слепительным крылом, — вон, там зовет звезда твоя: она светлой мечты, великолепней сна! 172. «Самарянин, меня ты поднял в поле…»[107] Самарянин, меня ты поднял в поле, остановившись на пути своем, елей целебный мне на раны пролил и внес меня в благословенный дом. Цветут поля, поют в деревьях птицы, и с ласкового неба смотрит Бог. И я живу, — чтоб о тебе молиться за то, что ты пришел и мне помог. 173. «Ты от меня уехал снова…»[108] Ты от меня уехал снова, тебе с другими веселей: ты в шуме города большого не слышишь песенки моей. В тени своих бетонных зданий в лучах неонова огня, я знаю — ты в воспоминанье недолго сохранишь меня. Но я почти что не тоскую: вон звезды новые зажглись! Как наглядеться на такую бездонную ночную высь! 174. «Я слышу странные мотивы…» Я слышу странные мотивы, и сны мне видятся, когда дрожат серебряные ивы на грани синего пруда. О, я в глуши пустого сада, где месяц — шелковый фонарь, бываю так тревожно рада подумать о тебе, как встарь! Там травы ласковые встали, цветы взросли со дна болот, там тише боль людской печали и голоса дневных забот. И там, где тонких ив побеги, в холодной и зеленой мгле поют слова твоих элегий, сладчайших на моей земле. вернуться The manuscript is dated 9 November 1929. In the 1960s the poem was published in the newspaper Russkaia zhizn', San Francisco, where the first line of the second stanza read: «Даже в самый трудный час в пустыне», and the last line of the poem "и позволил песни петь людские?» The poem was later included in its original form in the collection Golubaia trava, p. 9. вернуться Later included in Golubaia trava, p. 16, under the title «На берегу». вернуться Later included in Golubaia Irava, p. 13. вернуться Later published in the journal Delo, San Francisco, no. 3,1951, and then included in the collection Golubaia trava, p. 18, under the title «Самарянин», for which see Luke 10:33. вернуться Later included in the collection Golubaia trava, p. 20. |
