1928 134. «О, неужели в синем свете…» О, неужели в синем свете, когда на запад солнце канет, он не придет к моей планете и больше песни петь не станет? Он умер, — и ведь я не знаю ни слов таких, ни заклинаний, чтоб возвратить земному краю хоть часть его очарований. Не смерть его была бедою, а то, что я найти не в силах и окропить живой водою его далекую могилу. И я пол-жизни отдала бы, чтоб только знать на самом деле, что песнь моя — хоть отзвук слабый его разбившейся свирели. 1929 135. «Случалось ли тебе рекой какой-то длинной…» Случалось ли тебе рекой какой-то длинной далеко где-то плыть, куда — не знаешь сам, и видеть иногда, как крепости старинной на склоне гор зубцы синеют здесь и там? И знать, что ты — во сне и замки те — виденья, что в окнах их мелькнут и пропадут огни, и надо вечно плыть все дальше по теченью и слов ничьих не ждать «пристань и отдохни!» Я помню берега, высокий лес еловый, и быструю меня несущую струю, и тихий неба свод, спокойный и лиловый, такой, как не найти нигде в другом краю. Но замков тех немых таинственные стены — о, трудно рассказать, как больно помнить мне, как будто это там, измучены и пленны, живут мои мечты в своем старинном сне… 1929 136. «Есть в судьбе какая-то слитность…» Есть в судьбе какая-то слитность: если грусть — то грустно всегда. В страшный край, где кончится бытность, черным током льется вода, все бежит мохнатой пещерой, по змеистым руслам земли, навсегда распрощавшись с верой, что забрезжится свет вдали. Знаю я, — как время настанет, я ударюсь о землю лбом, и душа в небытье предстанет в грязь затопленным соловьем, и когда распадутся узы при последнем вое трубы — будет видно сердце медузы — глупой, злой и жадной Судьбы. 1923 137. «Я больше песни петь не буду…» Я больше песни петь не буду, прости меня, что я хочу уйти к неслыханному чуду и жечь незримую свечу. Для самых пламенных молений я белой ризой облекусь, и вот, царевна, на колени пред этим чудом опущусь. Я знаю, я забуду скоро слова тревожные твои и для невидимого хора людские брошу колеи. Моих напевов звонко-струнных, моих веселых серенад у голубых колонн и лунных тебе нигде не повторят; но ты пойди с сумой по свету, весь мир земной исколеси, забудь меня, меня уж нету, и, нищий, крох чужих проси. 1929
138. Winds From Afar Did Bring. Alexander Blok[94] Winds from afar did bring hints of a song of spring. Patches of sky somewhere open their depth and glare. There in the azure deep — twilight of spring that's near — tempests of winter sweep, starry visions appear. Timidly weep my strings, somber and deep they are. Resonant wind, that brings songs you sing from afar. 1929 139. «The glamour of a death when crowds assemble…»[95] The glamour of a death when crowds assemble women and men, who hide their eyes to weep, — the prayerfulness of death, when organs tremble, wrenching a groan from out their very deep — Ribboned and gilded wreaths and marble benches, where all the dead one's friends will talk so much about their dead, until existence quenches the sudden gap, — your death was not of such. Nothing to say, in no one to confide. Flowers that grow a-plenty on the lawn where you have walked — I know those flowers sighed because a face they used to see was gone. Crossing the murky sky from shore to shore, you came and went, a golden meteor, and all that's left of my predestined path will be a long and useless aftermath. 1927 140. «В одном моем привычном сне…» В одном моем привычном сне есть место странное такое, в залитой солнцем тишине, и ничем не тронутом покое: травой покрытая гора, и в даль идут другие горы, и облака из серебра выводят по небу узоры. И я на склоне там стою, не знаю, плачу или рада, — что в том задумчивом краю мне никого уже не надо. вернуться Translation of "Ветер принес издалека" (1901). |
