7 сентября 1935 г. 339. «А я видала дольней ночью…» А я видала дольней ночью — и не забыть последний свет — звезду, разорванную в клочья, звезду, которой больше нет. Шанхай, 22 июня 1936 г. 340. «Как страшно знать, что в старом доме…» Как страшно знать, что в старом доме, в котором я жила — давно — откроет кто-то незнакомый мне, постучавшейся в окно, — что скажет: «Вы ошиблись, видно — их нет уже с таких-то пор», и щелкнет грубо и солидно скрипучий, как тогда, запор. И вечер, полон черной болью, придет и встанет на часах, и вспыхнут звезды в темном поле, как в мягких чьих-то волосах. И я уйду. Куда, не знаю. Замолкнет даже сердца стук: его так просто убивает давно ожиданный испуг. Шанхай, 6 июня 1936 г. 341. Не о себе Помилуй, Боже! Очень трудно нам. Мы — старики и старые старухи, больные, нищие, слепы и глухи, и нет предела нашим именам. Нас очень много. Мы толпой идем, но одинок в огромном мире каждый, томимый горем, голодом и жаждой, и так давно забытым словом — «дом». Помилуй, Боже! Ты один за нас. Но даже Ты не знаешь. Боже правый, весь этот страх забора и канавы в холодный, зимний предвечерний час. когда последний свет дневной погас… Шанхай, 5 августа 1936 г. 342. «Ты — моря блеск; я — ботик бренный…»[172] Ты — моря блеск; я — ботик бренный. Плыву, плыву и вдруг — тону в твою смеющуюся пену, в поющую твою волну. Но мне не жаль, что солнца мало в холодной и зеленой мгле — таких жемчужин и кораллов я не встречала на земле. 6 ноября 1936 г. 343. «Ранний снег спокойно и лениво…» Ранний снег спокойно и лениво, словно вишня, опадает в пруд, — тот, зеленый, где нависли ивы и кувшинки мирные цветут. Не бывает ярче и крупнее, чем звезда, которая взошла в полутемном небе, цепенея на краю задумчивом села. И отрадно, сев на мостик старый, видеть в нежном и ленивом сне, как цветет большая ненюфара в опрокинувшейся высоте. Шанхай, 10 ноября 1936 г. 344. «Черной бурей, далеко, тонут…» Черной бурей, далеко, тонут непришедшие корабли. Пусть приснится, что звезды тронут тонким светом края земли! Черной ночью, в предсмертной муке, в час, когда не видно ни зги, подыми свои легкие руки, в сердце легкую искру зажги! Пусть потом опустятся вежды, потеряются все тропы, и у мыса Доброй Надежды разобьется корабль в щепы. Шанхай. 15 декабря 1936 г. 345. «Девочка плачет…» Девочка плачет в белом саду — верно. Господь послал беду. День серебристый стоит такой — беленький в клумбе расцвел левкой — Белое облачко, белая даль… — Боже, за что Ты придумал печаль? Шанхай, 15 декабря 1936 г. 346. «Мальчик с улицы, худой и жалкий…» Мальчик с улицы, худой и жалкий, нес серебряную звезду на палке, стукнул в дверь, просунул звезду и спросил: «Можно, я войду?» Мальчик бледный, в глазах — мечта, тоненьким голосом славил Христа. — один, в чужом, незнакомом доме, пел о Ребеночке на соломе. У милого мальчика милый голосок; сунули пряников ему в мешок, но никто не видел в голубой пыли худеньких крылышек, что за спиной росли, и никто не видел, у его плеча, от звезды серебряной тонкого луча. Шанхай, 14 января 1937 г. 347. «Здесь слишком долго было тяжело…» Здесь слишком долго было тяжело, здесь слишком долго будут помнить зло, здесь никому не захотят простить, кто смеет весело и просто жить. Что ж, если у тебя цветет сирень! К нам от нее упала только тень, на нашем поле сожжена трава, и неприветливы у нас слова. И потому — вот мой тебе ответ: я не ищу спокойной жизни, нет! Пусть там у вас ровнее неба свет, цветы душистей и теплей вода: я не уйду отсюда никогда! Шанхай, 13 октября 1937 г. 348. «Иди за мной. Пусть горы, реки…» Иди за мной. Пусть горы, реки и дебри встали на пути: к далекой и священной Мекке тебя могу я привести. Зову тебя, чтобы отныне, оставив отдых и покой, ты шел великою пустыней за верною моей рукой, затем, чтобы, устав от жажды, губами, ранеными в кровь, сумел ты обрести однажды мою целящую любовь. вернуться Variant in the last line in the manuscript: «я не коснулась на земле.» |
