28 июля [1927 г.] 305. «Знаешь, кто мы были за завесой…» Знаешь, кто мы были за завесой многих лет, в иные времена? Я была варяжская принцесса, ты была — монгольская княжна. Мой отец в серебряные латы был закован с ног до головы; твой носился на конях крылатых по просторам голубой травы. Я любила сосны и утесы, тени кораблей и моря всплеск, голубые ленты в светлых косах и оружья северного блеск. А тебе — в степи твоей далекой был милей веселый бег коней, песнопенья томные востока и наряды ярче и пышней. Но в пустыне раскаленной Гоби и в краю, где вечно стынут льды, тихой ночью мы смотрели обе на один и гот же луч звезды. И, мечтая о своих героях, мы тогда не знали, я и ты, что столетья унесут и скроют эти наши древние мечты и поставят рядом нас с тобою, сотворенных из одной земли, чтобы мы, сведенные судьбою, так друг дружку полюбить смогли. 3 августа [1927 г.] 306. «Нет, я тебя уже не вспоминаю…» Нет, я тебя уже не вспоминаю. Не позову тебя и не приду. Хоть дикой, темной полночью, я знаю, Ты иногда стоишь в моем саду. Где синие ночных деревьев тени. Где сорная косматая трава. Ты как-то опустился на колени, И так без сил висела голова… Не надо — пусть кустарник у порога Твоей щеки не тронет острием. Мы были, но не надо, ради Бога. Нам больше никогда бывать вдвоем! В июне, год назад, за океаном — И год спустя, сегодня, здесь в саду — Я знаю, это призрак над бурьяном… Но если даже ты — я не приду. Начало сентября или конец августа [1927 г.] 307. «Есть такое сильное горе…» Есть такое сильное горе, Что и смерть его не мирит. Смертной ночью в темном просторе Черный ангел за ним слетит. Нежно-нежно рукой погладит И родным своим назовет. Если с жизнью кто не поладит, Т о вражду за гроб унесет. 12 сентября 1927 г. 308. «Когда от серой пыли тротуара…» Когда от серой пыли тротуара И от людей на миг я убегу. Мне слышится гавайская гитара В тени лиловых пальм на берегу, Холодная волна ложится с шумом. И берег дрогнет от такой волны. И льет огонь моим мечтам и думам Твой нежный, звучный, твой напев струны. Бездонный, черный холод океана Так странно согласован, гак родной Бессловной песне южного дурмана, Как будто он и песня — ты со мной. И не уйдут из памяти, не сгинут Ни океан, ни пальмы тень, ни ты, Ни остров тот, что мной давно покинут Для дальней золотящейся черты. 29 сентября [1927 г.]
309. «Вижу ночью — черная долина…» Вижу ночью — черная долина. А за ней — лиловая гора, У которой, будто середина, Выложенный крест из серебра. И не знаю, надо ли, не надо. До креста до этого долезть, В нем ли скрыта тихая отрада. Или в том, что где-то звезды есть… Черные орлы крылом тяжелым Бровь мою заденут. Упаду. Протяну устало руки долу И нигде отраду не найду. 29 сентября [1927 г.] 310. «Меня тянет, тянет снова в горы…» Меня тянет, тянет снова в горы, где по склонам облака ползут. где кругом лесистые просторы разговор со звездами ведут. [1927 г.] 311. «Не гадай по моим рукам…» Не гадай по моим рукам, я и так все черточки знаю, знаю всех, кто подходит сам и кого на пути встречаю. Лучше я тебе объясню про судьбу твою про такую и последнюю песню мою, непонятную, растолкую. [1927 г.] 312. «Не смотрю напрасно на иконы…» Не смотрю напрасно на иконы И на ум молитва не идет: Ни тебя, ни синие каньоны Даже Бог мне больше не вернет. Под огнями злыми Холливуда Разве счастье дал тебе удел? Глупый, глупый, — ты не понял чуда, Приобщиться солнцу не хотел! Если ты и встретишься со мною (Нелюбимый и ненужный, нет), — Я пройду спокойно стороною И не обернусь тебе вослед. Ведь тебя сманил к себе двуликий Мишурой украшенный обман; Ты не знал, что волны так велики И что так безгранен океан. А теперь ты помнишь всей мечтою — Всей душой, которой снятся сны, — Девочку со светлой головою — Из чужой, далекой стороны. 26 февраля [1928 г.] 313. «Я помню желтые узоры…»[167] вернуться For Helen Stanley see note on poem 99. |
