Процесс внедрения в Украине имперских административных структур, начавшись еще в 1770-е годы, получил окончательное завершение лишь в 30-е годы XIX в. К этому времени вся «Малороссия» была разделена на девять губерний, причем на каждый из ее традиционных регионов приходилось по три губернии. Черниговская, Полтавская и Харьковская охватывали земли Левобережья. Здесь еще помнили и хранили традиции казачества, Гетманщины и старшины. Киевская, Волынская и Подольская губернии располагались на Правобережье, недавно отвоеванном у поляков. Польская шляхта, как и раньше, заправляла здесь всей социально-экономической жизнью на селе, а в городах и местечках жили в основном евреи. Наконец, новоосвоенный Юг, бывший еще недавно вотчиной запорожцев и крымских татар, был разбит на Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую губернии. Каждая губерния делилась на уезды («повіти»), в которые в свою очередь входили села и уездные города.
Губернская и уездная иерархия чиновников была одинаковой по всей империи. Губернаторов назначали цари, те подбирали себе штат чиновников, каждый из которых отвечал за свой участок управления (общественным порядком, финансами, образованием и т. д.). Верхние ступени административной лестницы обычно занимали профессиональные бюрократы. Судьи и предводители дворянства избирались местными дворянами из своей среды. Для заполнения низших ступеней профессиональных чиновников просто не хватало, и там было много случайного сброда.
Для древнейших украинских городов, издавна пользовавшихся самоуправлением по Магдебурге кому праву, введение новой бюрократической системы имело в основном негативные последствия. В 1835 г. Киев последним из городов официально утратил свой особый «магдебургский» статус. Отныне все украинские города были подчинены губернским властям. На низшем административном уровне — в селе — за соблюдение правопорядка отвечали помещики.
По социальному происхождению чиновники, осуществлявшие повседневное управление в Украине XIX в., в основном были бюрократизированными дворянами. Высшие, в особенности губернаторские, посты чаще всего доставались представителям влиятельных аристократических семейств; управленцы среднего звена соответственно происходили из рядового и среднего дворянства. Скромные должности делопроизводителей и писарей были уделом мещан и сыновей священников. И почти никогда даже самые незначительные административные посты не занимали крестьяне.
Этнический состав бюрократии в Украине менялся в зависимости от региона. На Левобережье, где потомки старой казацкой старшины получили все права дворянства, среди высшего чиновничества попадались столь славные украинские фамилии, как Милорадович, Миклашевский, Кочубей, Завадовский, Капнист, Полетика и др. На Правобережье преобладали русские и поляки. На Юге, куда стекался народ со всей империи, состав чиновничества тоже был самый разнообразный, хотя и здесь в большинстве были русские. Впрочем, следует заметить, что коль скоро нерусский вступал в ряды бюрократии, он не только, как правило, быстро русифицировался, но часто мыслил и поступал как «более русский», чем сами русские.
Имперская бюрократия была организована по военному образцу, имела чины и мундиры. Нижестоящие заискивала перед вышестоящими, в то же время грубо третируя тех, кт стоял ниже их самих. За неимением конституции, защищающей права личности, любой чиновник не только формально мог вмешиваться в частную жизнь людей, но и часто делал это с особым удовольствием. К счастью, Российская империя была сравнительно бедной и могла себе позволить содержать лишь 12 чиновников на 10 тыс жителей (на Западе на такое же количество населения чиновников приходилось в три — четыре раза больше), да и жалованье у тех было столь мизерным, что приходилось «добирать» взятками. На коррупцию, особенно местного масштаба, правительство смотрело сквозь пальцы: покуда чиновники исправно обеспечивали казну требуемой суммой денег, начальство мало волновало, сколько они кладут себе в карман. В России население веками привыкало к такой системе — в Украине она была еще в новинку. Быть может, этим объясняется тот факт, что именно украинец Гоголь создал столь блестящий сатирический портрет имперской бюрократии — всемирно известную комедию «Ревизор» (1836).
До Николая I, правившего в 1825—1855 гг., надзор за «благонадежностью» граждан осуществлялся лишь от случая к случаю и преследовал в основном чисто информативные цели. До учреждения в 1826 г. Третьего отделения в России не было специальных структур, занимающихся политическими репрессиями. Но теперь они появились — и хотя штаты постоянных сотрудников «охранки» поначалу были невелики, тайные агенты Третьего отделения были повсюду: на ярмарках и в кабаках, в университетах и прочих общественных собраниях они зорко выслеживали малейшие признаки «подозрительного» образа мыслей и поведения. Цензура как средство подавления потенциальной оппозиции использовалась в России всегда, но при Николае I ее требования как никогда ужесточились. Специальные комитеты пристально следили за всем, что появлялось в печати. Недаром Тарас Шевченко с горькой иронией писал: «Від молдаванина до фінна на всіх язиках все мовчить, бо благоденствує».
Но как ни старался император превратить Россию в сугубо «полицейское» государство с жесткой дисциплиной и военными порядками, ему это не удалось. Десятилетиями столица обрушивала водопад инструкций и циркуляров на головы местного чиновничества — разбросанного по огромной территории, коррумпированного и ленивого. Исполнять все то, чего требовало вышестоящее начальство, чиновникам не было никакого смысла — тем более что и при всем желании они никак бы не управились со своим огромным хозяйством. Во всяком случае, на каждого чиновника-«педанта» в любом учреждении приходилось по одному чиновнику-«добряку» — да и редкий «педант» не превращался в «добряка» за определенную мзду, смягчавшую самые суровые приговоры и заставлявшую проявлять снисходительность к «отдельным нарушениям».
Российская империя не была не только сплошь «полицейским», но и абсолютно закрытым обществом. Для зарубежного путешествия жителя империи — конечно, такого, у которого хватало на это денег,— практически не было никаких препятствий. Представители правящей элиты, их чада и домочадцы время от времени бывали на Западе и могли сравнивать тамошние порядки с установленными в их отечестве — часто не к чести, но к смягчению этих последних.
«Малороссийская» ментальность. Величие и могущество империи, возможность блестящей карьеры, гордое чувство принадлежности к дворянству одной из самых мощных держав мира — все это лучше всякого полицейского контроля обеспечивало лояльность бывшей украинской старшины, ее преданность государю-императору. Украина стала для них лишь «малой родиной>, милой сердцу стороной — и органической частью большого отечества, империи Российской; соответственно украинцы — «племенем» русского народа. Политическая самостоятельность Украины как теоретическое соображение вызывало у дворян-«малороссов» ироническую усмешку, а как потребность практического действия — открытую враждебность. Стоит привести типичные для «малороссийской» ментальности суждения Виктора Кочубея (украинца, бывшего в начале 1830-х годов председателем Совета министров): «Хотя я по рождению и хохол, но я более русский, чем кто другой, и по моим принципам, и по моему состоянию, и по моим привычкам. Мое звание и занимаемый мною пост ставят меня выше всяких мелких соображений; я смотрю на дела Ваших (украинских.— Авт.) губерний с точки зрения общих интересов нашей страны. Микроскопические виды не мое дело».
Украинские историки националистической школы XX в. не жалели времени и слов для сурового обличения «малороссийской» ментальности. Даже такой последовательный защитник украинской элиты, как Вячеслав Липинский, в 1920-е годы замечал, что «комплексы неполноценности», подобные «малороссийскому»,— типичная болезнь «без государственных» народов. Липинский пытался доказать, что «малоросс», психологически приспосабливаясь к имперской модели, постепенно утрачивал лучшие черты украинского национального характера, приобретая худшие — русского. Если так, то не было на свете никого хуже представителей образованной части украинского общества XIX в., ибо всем им в той или иной степени были свойственны черты вышеописанной ментальности, а наиболее яростными врагами украинского «сепаратизма» часто выступали именно украинцы.
