Постоянный тренер команды занимался лично мной: подтягивал к тому уровню, когда можно начать командные занятия, а заодно решал, буду я плеймейкером взамен Зотова или всё-таки займу место Франца. На деле это означало, что я бегал с мячиком вокруг корзины, а девяностосемилетний дедушка Ким смотрел на меня с трибун, жмурясь, как кот под лампой. Кажется, он совсем не переживал насчёт того, что моё знакомство с баскетболом ограничивалось правилом «нельзя нести мяч в руках», а сама игра ассоциировалась с ударом мяча о макушку. Я сразу вспомнил шутку, что Служба Досуга живёт по правилу «главное — не победа, главное — участие».

Я принял приглашение: пришёл в зал. Моё согласие даже не было озвучено — все и так поняли. Ещё одна характерная черта пограничников: меньше слов, когда и так всё ясно. Эта профессия предполагала не только наличие крепкого здоровья и высокую устойчивость к перепадам давления и скачкам силы тяжести. Работая между миром станции и космосом, они сформировали свои правила, в которых очень многое считалось лишним. Поэтому я просто поздоровался — и едва сумел поймать мяч, брошенный Андрэ, который в этот момент находился на противоположном краю поля. Сразу стало понятно, кто тогда пошутил надо мной в бассейне!

— Ты в порядке?

Прозвучало это как дежурная шутка, и дружный смех остальных подтвердил впечатление. Я сделал вид, что собираюсь бросить в ответ — и Андрэ карикатурно прикрылся, как будто ожидал удара. Я помахал ему — мол, прощаю — и пошёл к тренеру за инструктажем.

Оказалось, что дедушка Ким не слышал обо мне ничего. То есть совсем. Не слышал, не знал и ничуть не переживал по этому поводу: «Я много чего не знаю, а ты не знаешь больше меня!»

Пришлось показывать ему кнопку и объяснять, кто я есть. Но он, судя по его безмятежному поддакиванию, так до конца и не поверил, что я не человек. Решил, что «ребятки» хотят подшутить над ним. И его это не расстраивало: «Андроид — значит, андроид. Иди, поработай с мячиком!»

К концу первой тренировки (когда уже было решено, что я стану «вторым номером» вместо Франца Когоута, который займёт место Зотова — впрочем, мне всё равно придётся большую часть времени сидеть на скамейке запасных), я догадался, почему в команду пригласили именно меня. И почему в баскетбол играют только ремонтники с монтажниками, а на трибунах почти нет болельщиков: время. Выбор был и в самом деле небольшой: они могли пригласить лишь того, кто работает в вечернюю или ночную смену, а это меньшая часть населения. Поэтому и в команде у них было не двенадцать, как положено, а всего лишь десять человек…

— Ну, как тебе? — шлёпая босыми ступнями по бугристым керамическим плиткам душевой, ко мне подошёл Отто.

Странно: во время совместной игры он единственный не перекинулся со мной даже словом. Впрочем, он и с другими не особо разговаривал. Тень-тенью, при этом играл он очень хорошо — основной центровой, и я ощутил это, потому что на тренировке он был среди противников. Ни один мой мяч не попал, куда я планировал…

— Нормально! — улыбнулся я. — Только я не очень привык. К команде.

— Это чувствуется, — усмехнулся он. — Тогда тебе тем более надо с нами поработать!

Я не стал говорить ему, что боюсь привыкать к командам и вообще к отношениям. Потому что они — люди. У них есть гражданские права. А меня могут в любой момент отправить куда угодно. И все, с кем бы был «в команде», воспримут это как должное. И не придут проведать меня, даже не напишут…

Но я был чужим не только из-за своего происхождения. Всему виной те тайны и заговоры, как явные, так и гипотетические, в которые я успел окунуться на «Тильде». Там, где обычные люди чувствовали надёжную опору под ногами, я ощущал ложь и предательство. Таинственный «ашка», да ещё и женского пола, заговор по превращению станции в отстойник с «трудными» переселенцами — это было не менее дико, чем маньяк или увечный робот-убийца, прячущийся под Садом!

Фьюр и Тьюр были правы, когда устроили безумный бунт, наплевав на все соображения. Когда ты ощущаешь, что окружающий мир — фальшивка, компромиссы невозможны и любые меры — только на благо. Мне нечего было терять, кроме жизни. И однажды я уже сделал выбор.

Я знал, что могу сам нажать себе кнопку, если на кону будет Проф-Хофф и мои братья. А если всё человечество?

Ужасно, но выбора у меня не оставалось, как ни посмотри. Ирвин был единственной кандидатурой: журналист нечеловеческих силовых возможностей и с глубоким погружением в тему. Если бы неизвестный… неизвестная «ашка» попыталась убежать (или напасть на меня — откуда мне знать, что у неё в голове!), он смог бы справиться. И он бы не заробел. Скорее, наоборот! Что касается знаний об андроидах А-класса, то тут и говорить нечего.

В общем, когда я понял, что не могу расследовать ради себя одного, что всё серьёзно и требуется содействие общественности, и решил взять с собой свидетеля, у Ирвина не нашлось конкурентов. И самое удивительное, он без вопросов согласился. Хотя я не стал объяснять, что это за дело, почему у лифтов и так поздно, ограничился туманным «тебе надо это видеть». Он кивнул и сказал: «Хорошо», — хотя мог и заартачиться. Но он доверял мне! Или почуял тему. То есть я так думал, пока не обнаружилось, что он опять обвёл меня вокруг пальца, как котёнка.

Ирвин Прайс, действительно, согласился отправиться за полночь, непонятно зачем, в дальний Западный сектор. Он оказал мне такую большую услугу — а взамен ожидал эквивалентную услугу от меня. Точнее, информацию. Но сообщил об этом уже в Лифтовой зоне: мол, либо ты сейчас, дорогой дружочек Рэй, ответишь на любые мои вопросы, либо я поеду обратно спать.

— Я ничего не знаю, — пробормотал я, на секунду выглядывая в коридор, где вчера проходил искусственная женщина, которой не могло быть.

Но она была.

— Что там? — он попытался выехать, но я преградил ему путь.

— Не надо! Останься на месте!

— Останусь. Если ответишь на мои вопросы! — и он придвинулся на сантиметр, ухмыляясь.

Ещё сантиметра три — и разница в наших весовых категориях станет очевидной. Вообще, Ирвину не нужна была кнопка, чтобы разобраться со мной: он мог задушить меня голыми руками. Впрочем, этой способностью его наделили именно потому, что ни секунды не сомневались в его самоконтроле…

Но все разумные доводы испарились, когда я увидел, как расправилась вторая пара его рук. Теперь он был похож на огромное хищное насекомое.

— Я же говорю, что ничего не знаю!

— Это позволь мне решать!

— Ладно, спрашивай! — согласился я, придвигаясь на полшажка.

Ирвина позабавило это героическое упорство: усмехнувшись, он сложил запасные руки и отъехал ближе к лифтам. И теперь из коридора нельзя бы увидеть, что мы здесь. А вот услышать — вполне. Ничего себе засада!

— Только давай шёпотом, — предложил я, понижая голос. — Не против?

Журналист кивнул, но в его понимании я удостоверился только после того, как он сам зашептал. И вот тогда уже мне пришлось взять себя в руки и постараться не повысить голос, потому что первый вопрос звучал так:

— Ты вступал в сексуальные отношения первой или второй степени с Лидией Кетаки?

Отдышавшись и мысленно наградив Ирвина Прайса первым местом в списке «Ужасно Невыносимых Людей» (даже выше Вильмы Туччи и Эрис Утенбаевой), я ответил:

— Это не твоё дело.

— Тогда я поехал, — Ирвин развернулся, как будто только ждал этого, и двери послушно распахнулись.

Когда гусеницы его «тела» пересекли линию безопасности на площадке, я сдался.

— Нет. Не вступал.

Он тут же развернулся и позволил лифту закрыться.

Я должен был догадаться, что к этому придёт — когда он послушно кивал на моё предложение, не делая никаких попыток выяснить, кого мы будем поджидать ночью у лифтов! Я сам вручил ему рычаги управления — сам организовал ситуацию, в которой у него будут преимущества. Почему же я не подумал, что он воспользуется? Решил, что ему ничего от меня не надо — теперь? Но он не Елена Бос! Он старше, мудрее и любопытнее. И бессовестнее: выбрал самую щекотливую тему, а я в таком положении, что надо отвечать, иначе всё будет зря!