Главного он не объяснил. Но я сомневался, что он мог. Вряд ли он сам до конца понимал, зачем ему тащиться за мной! Найти рациональное объяснение — легко, оно лежало на поверхности: максимальная эффективность благодаря анализу моих привычек и склонностей, изучение которых позволяло предугадать моё поведение и тем самым достичь этой пресловутой «максимальной эффективности». Передать эти данные другому — значит лишь передать информацию, но само знание меня принадлежало именно ему. Его индивидуальность была основана на этом. Тем не менее, я чувствовал, что было тут что-то ещё. Что-то более живое.

Это было так трогательно! Его забота вдруг напомнила поведение биолога, который для чистоты эксперимента всячески маскирует своё присутствие. Я был как морская свинка или хомячок! Питомец, ненавязчиво опекаемый логосами и домашними камиллами, и принимающий их помощь как само собой разумеющееся — словно она проявлялась естественно и безусловно. Во всяком случае, такое сравнение было больше похоже на правду, чем если бы я решил считать их слугами.

Конечно, они не сразу становились такими многомудрыми — во всяком случае, камиллы. Им требовалось обучение и личный опыт. Но сути это не меняло: и терраформинг, и защиту станции от воздействия космоса, и разведку планеты осуществил искусственный разум в искусственном теле, потомок квантовых компьютеров и вторичных нейронных сетей. Люди были на вторых ролях и без ИскИнов бы не справились. А вот ИскИны без людей…

— А как тебя теперь зовут? — вдруг вспомнил я.

— Р-ДХ2-13405-1.

— Что?! — услышав знакомые цифры, я вновь возбудился, так что о сне можно было забыть. — Это же мой номер!

— Твой — ДХ2-13405, - ответил он. — Но поскольку я стал прикреплённым камиллом, мой номер определяется через твоё имя и фамилию. А поскольку у тебя нет фамилии, то…

— Понял, понял… А ты не хочешь имя? Ну, нормальное, человеческое имя или просто имя?

— Зачем?

— Так удобнее произносить. Быстрее!

— Ты ошибаешься, — возразил он. — Человеческое имя не несет в себе смысла — только обозначение. Поэтому тебе придётся помнить, что это имя обозначает именно меня. Если же ты столкнёшься с человеком, носящим такое же имя, может возникнуть нарушение восприятия. Моё имя — это нормальный идентификационный номер, уникальный и лаконичный. В сетевом обмене он занимает такой же объём, как и любой другой. Кроме того, тебе будет проще вспомнить его. И тебе не придётся запоминать дополнительную информацию.

— А если я хочу? Чтоб у тебя было имя?

— Ты имеешь право предложить имя, которое я приму к сведению, и на которое буду откликаться. Но я имею право заявить, что не считаю антропоморфизацию приемлемой. Однако если тебе этот вариант коммуникации кажется…

Я застонал, и он прервал объяснение, догадавшись, что продолжать не надо.

— Зачем ты меня только разбудил! — простонал я.

— Я не вижу своей вины в том, что твой сон был прерван. Передача управления бытовой комнатной аппаратуры проходила без сопровождения звуками и световыми сигналами. Часы и другие приложения были включены только после того, как ты пробудился и открыл глаза. Поэтому моё участие в твоём пробуждении маловероятно.

— Почему же я тогда проснулся? — пробормотал я — и сам же себе ответил, — Это всё духи, наверное… Духи!

— Что? — не понял Р-ДХ2-13405-1.

— Ничего. Забудь! Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы я заснул? Сделай, пожалуйста! Мне завтра весь день рабо…

В обсерватории было малолюдно: лишь пара местных ботаников, постоянно живущих в куполе, да «перелётные птицы» вроде меня и климатолога Греты Эспин. Но если ботаники просто любовались закатом, отдыхая после работы, у нас расслабиться не получалось.

— Вот, держи, — Грета не глядя передала мне небольшой контейнер: всё её внимание было поглощено картиной, разворачивающейся в эмэтаме.

Алое солнце, тонущее в мрачно фиолетовых, почти чёрных облаках — это было ещё красивее, чем просто на чистом небе. Впрочем, прошлую ночь я провёл в вездеходе, и смог вдоволь насмотреться на закатное «шоу». Даже Р-ДХ2-13405-1 признал, что это «может конкурировать с абстрактными живыми картинами».

А может, сказал он это из вежливости: зрение вездехода, которым он пользовался, было настроено на различение деталей и оценку плотности почвы, так что он не мог видеть цвета так, как человек… Но поспешил согласиться. Кажется, после моей попытки дать ему имя, он начал относиться ко мне как к умственно отсталому.

Обнявшиеся биологи смотрели на запад. Грета — тоже. Я осторожно перевернул посылку. Информация на крышке не оставляла вопросов. Отправитель: «Фарид Эспин». Получатель: «Рэй ДХ2-13-4-05». Содержание: «подарок».

Мне было боязно открывать, и я спросил, чтобы потянуть время:

— Ты ради этого приехала?

— Да, — просто ответила она, и на её выразительном лице отразилось искренняя симпатия. — Ради тебя. Ты же как член семьи! Даже больше, чем я…

«Потому что тебе он подарки не дарит», — не сложно было догадаться, что она имела в виду.

— Спасибо!

— Не за что… О, смотри, вон он, наш Шимон! Видишь, как протянулся!

Я посмотрел, куда она указывала, но ничего, кроме туч, не увидел. Вероятно, Грета имела в виду тропический циклон, о приближении которого климатологи предупреждали с начала недели. Поэтому я старался успеть облететь максимальное число рабочих — потом придётся день-два пересидеть в куполе.

«Представляю, что там будет!» — подумал я, вспомнив о ковре драгоценных лишайников, ради сохранения которых мой вездеход тратил на посадку по пять минут. Ураган был способен играючи сковырнуть половину «огорода» на Цаве… Но, в отличие от меня, он имел на это право.

— Знаешь, что здесь? — спросил я, рассматривая коробку.

— Нет, — она пожала плечами, по-прежнему не глядя на меня. — Это же тебе…

«Лампа Аладдина. Шкатулка Пандоры, — в голове у меня выстраивались образы, один безумнее другого. — Jack from Box… Нет, это не то».

Мне ещё никогда не дарили подарков. Давать давали — необходимые принадлежности или для работы. Но подарок…

Я осторожно открыл крышку, вспоминая, как один из рабочих рассказывал про «сюрприз». Оказалось, что чувство неизвестности не так приятно, как должно было быть. Наверное, потому что прямо сейчас образовался ужасный треугольник, в котором, кроме меня, был мальчик, который пережил ужасное, и его мать, с которой он расстался в пять лет. Но подарки он присылал мне.

Предмет, само существование которого так тревожило меня, был погружён в белую пластиковую пену. Когда я вынул его, пена сомкнулась, готовая к следующему использованию.

— Куда мне это деть? — я потряс контейнер.

Тут же подъехала синяя осьминожка с подносом, забрала у меня упаковку и исчезла так быстро, что я не успел сказать «спасибо». А я остался с подарком.

— Мне кажется, ты должна посмотреть… Как член семьи, — прошептал я, чувствуя, как эта вещь обжигает мне пальцы.

Фьюр подарил мне банальную, но невероятно приятную штуку: групповой снимок в технике лив-фото, на котором были все ребята из его «банды», а также Юки с Брайном. И хомячок Билли. А ещё бабочки, котёнок с Западного сектора (я узнал его по рыжим полоскам на голове), окончательно выздоровевший Зотов, а за спинами ребят — Бидди, её брат-великан и остальные члены команды.

Чем была хороша лив-фотография, так это возможностью вместить в маленькую рамку целый мир, объёмный и живой. Стоило приглядеться, как обнаруживались новые детали, и пространство раздвигалось. То, что поначалу казалось скромным групповым снимком, превращалось в грандиозное полотно. Я мог разглядеть волны в бассейне, рисунки на плитках стен — и каждый волосок в бровях Ханы Зотовой. Я даже видел тончайшую ниточку шрама на подбородке её брата.

«Это не Оксана — она в основном рисует. Тогда кто?» Снимок был сделан мастером. Но никто из тех, с кем я успел познакомиться, лив-фотографией не занимался. А это ведь не просто щёлкнуться на альтер: сначала придумать композицию и всё остальное, потом снять всех по отдельности…