И всё в таком духе.

Двойственная ситуация: я им нравился, и при этом они понимали, что это моя работа — выслушивать их. И ещё они осознавали, что это увлечение пройдёт. И при этом хотели продлить и это чувство, и наше общение… Много всего там было, зачастую неуклюжего и смешного.

Ну, когда дети учатся ходить, они тоже выглядят забавно.

Конечно, меня не сразу подпустили к чаю. Полмесяца Эрис Утенбаева присматривалась к своему новому сотруднику, решая, на что сгодится этот «подарочек». Оставить в витрине или всё-таки использовать?

Её сомнения разрешила Юки. Милая добрая Юки в трогательном фартуке и с десятком тоненьких косичек. Через две недели после моего перевода в секс-отдел Западного сектора, когда я совсем отчаялся и решил, что все меня позабыли-бросили, она перешагнула порог приёмного зала (мы называли его «гостиной») и, торопливо поздоровавшись со всеми, схватила меня за руку и потянула прочь.

Я сразу вычленил цель её визита: зоокружок Западного сектора, куда был отдан один из тех котят, о которых она волновалась задолго до того, как они появились на свет. Юки хотела посмотреть, как у него дела. И у меня тоже. Она планировала совместить — и одновременно получить весомый повод увидеть меня. Не являться же просто так! Получилось довольно неуклюже, но в целом очень мило. Конечно, я был важнее зверёныша, но ненамного. Великодушный кивок от Утенбаевой — и мы направились в местный Сад инспектировать условия содержания животных, рыб и рептилий. И насекомых тоже: в Западном Саду была огромная плантация бабочек, которые настолько очаровали Юки, что она даже перестала переживать по поводу разлуки с котятами (это была главная тема её монолога).

Бабочки были гордостью биологов Западного. Я даже начал подозревать, что для Юки они были на первом месте в списке. И я бы не обиделся, если так! Непередаваемое ощущение — чувствовать на коже прикосновение крохотных лапок и лёгкий сквознячок от огромных крыльев. Мне даже захотелось снять куртку комбо — как это сделала Юки — чтобы позволить бабочкам покрыть все руки, не только запястья и ладони…

Пришлось чуть ли не силой уводить оттуда малышку — приближался ужин, а в её возрасте соблюдение режима много значит. Когда же я вернулся в спецотдел, моя карьера резко пошла в гору. Впрочем, это не избавило меня от обязанности позировать три раза в неделю по три часа.

Позирование началось сразу же после моего перевода: я ещё не успел до конца примириться со сменой статуса и профессии (потерю доступа я переживал до сих пор), как мне объявили о «дополнительных занятиях».

«Ты же не против, Рэй? Тебе же не трудно?»

Перед первым разом я приготовился к худшему. Я не знал (тогда не знал), почему перспектива позировать обнажённым (почему-то я был уверен, что позировать можно только так) представлялась мне той границей унижения, пересекать которую — ещё хуже, чем пользоваться доступом на уровне ИскИнов. Но как я смогу сказать «нет», если потребуют раздеться?!

Насладившись моим смущением, Оксана с ехидным видом протянула трусы — и указала взглядом на санитарную комнату. К концу второго часа я понял, почему спортивные плавки не подошли бы — другой материал, другие ощущения. «Подарок» был гораздо мягче. И зуда не вызывал. Очень хотелось спросить, где и как она их добыла, но остерёгся — кто знает, каким бы был ответ!

Она была увлечена мной, но я никак не мог разобраться, как женщина или как художница? И поскольку я понемногу осваивал азы соцмониторинга, то понимал, что даже если ответ: «Первое», — это ничего не значит. Расстояние могло быть обязательным условием, и неосуществимость желаемого — основой удовольствия. Но в отличие от школьниц, Оксана понимала подоплеку своих чувств: педобразование в этом отношении подготавливает основательно. Учитель должен уметь справляться с влюблённостью учеников и тем более со своими эмоциями, что особенно важно, когда имеешь дело со старшей школой.

Для спецотдела СПМ это был ключевой контингент: подростки и юношество. Весь период гормональной перестройки организма — с зари до вступления во взрослую жизнь. И те взрослые, которые оставались в поле зрения, были из разряда «мы не справились». Причём не важно, к какому сектору или к какой станции относилось это «мы». «Не справились тогда, когда нужно было» — и приходилось разгребать последствия.

Каждый случай провала использовался в качестве примера. Спецотдел был тем местом, куда мальчики и девочки несли свои «трудные» вопросы. Пресловутое «навязывание сексуальных отношений второй степени» было одним из многих понятий, призванных обуздать тот сход лавины, который они переживали ежечасно, да что там — ежесекундно. Причём у каждого это происходило по-своему. И при этом у всех — одинаково. А следовало удержать их в золотой середине между «ни с кем такого не было» и «я такой же, как все». И привить навык управления своими желаниями — как прививают навык пользования санитарными комнатами и учат следить за датчиками КТРД.

Живопись была хорошей тренировкой — для тех, кто рисовал, конечно.

Для меня самым трудным было держать что-нибудь на весу или просто стоять с протянутой рукой. Никакая тренировка не выматывала так, как позирование!

Но дискомфорт физической усталости отходил на второй план по сравнению с жалостью, которой меня окатывали после окончания сеанса.

— Рэй, бедненький!

— Устал, конечно!

— Хочешь, я тебе массаж сделаю?

— А ему не вредно вот так?

— Ох, я рисовать не могла — всё думала, как ему трудно!

И так далее. Жалость плюс желание выказать мне заботу плюс стремление продемонстрировать другим, что жалко. И многое другое. И чем больше я зарывался в Соцмониторинг, тем меньше верил их словам. При том, что они были абсолютно искренними.

Модель, которую они воплощали на бумаге, становилась материальной. А значит, открытой для разного рода чувств. Которые я должен был терпеливо принимать, держа в уме тот факт, что Утенбаева просматривает записи — и выносит вердикт.

Вот это и значило: заниматься сексом. Ничего сложного. Разве что мышцы уставали.

— Вообрази, он же на самом деле думал, что его будут использовать как проститутку! — воскликнула доктор Утенбаева и расхохоталась.

Вильма Туччи вытирала салфеткой слёзы, не прекращая хихикать. Она несколько раз пыталась поднести чашку ко рту, но не выдерживала, и ставила горячий напиток обратно на стол, чтобы не расплескать. Тюльпаны, растущие из резной хрустальной вазочки, кивали в такт её движениям. Ну, очень весело!

— А что такое «проститутка»? — шёпотом спросил меня Дэн, тоже пришедший в гости, но только ко мне — в отличие от своей начальницы, которая, как и все спамеры, всегда держала в уме ещё полдюжины задач.

Я удивился этому вопросу, и решил пока не выяснять, почему он пришёл только сейчас и почему остальных не видно. Странно, что он не слышал раньше об этой профессии прошлого — он же спамер! Потом я догадался, что вряд ли его программа обучения включала историю сексуальных отношений. Это доступ полного курса, а не базового, как у Дэна. И не факт, что ему позволят расширять свою область знаний в этом направлении.

Вот если бы его специальностью стало Сексуальное Воспитание и Обучение (в просторечии именуемое «скво»), тогда он бы знал, что такое «проститутка». Как знала Эрис Утенбаева и её сотрудники. И я тоже. Но мои знания были получены по несколько иной схеме, включавшей пространные лекции, от которых краснели уши. По крайне мере, первое время.

— Это профессия прошлого, — объяснил я, пытаясь подобрать правильные слова — и не находя удобных аналогий. — Из докосмической.

— Что-то я такого не помню, — пробурчал он. — Мы же там копались, нет? Когда это было? С кем?

— Ни с кем. То есть… Это совсем другая тема. Совсем другая.

— Ясно… И что там? — не отставал он, чувствуя пристальный взгляд двух пар глаз.

Серо-зелёные Туччи и тёмно-карие Утенбаевой — одинаково безжалостные и страшно внимательные, не упускающие ни детали. Чтобы потом обдумать и сделать вывод, на котором будет основано некое решение, последствия которого мы ощутим на своей шкуре…