Арнольф. Орас. Камнем, да, порядочного веса Меня попотчевать надумала Агнеса. Арнольф. Да, это, знаете ль, совсем не пустяки, И от успеха вы, я вижу, далеки. Орас. Да, на беду мою приехал он обратно. Арнольф. Болит душа за вас. Как это неприятно! Орас. Арнольф. Так, но это не беда, И зацепиться вновь удастся вам всегда. Орас. Что ж, попытаемся. Умно и осторожно Ревнивца зоркий глаз обманем, в чем возможно. Арнольф. Ведь это вам легко. А главное, она Вас любит. Орас. Арнольф. Орас. Арнольф. Да, а с камнем приключенье Лишь с толку сбило вас напрасно. Орас. Без сомненья. Сообразил я вмиг, что за стеной сидит Все тот же опекун и всем руководит. Но что и мне и вам покажется престранно, Так это оборот события нежданный. Свершила смелый шаг красавица моя. При простоте ее так изумлен был я! Да, правду говорят: любовь — учитель чудный, Чем не был никогда — с любовью стать нетрудно, И стоит выслушать ее немой урок — Переменяешь нрав, притом в кратчайший срок. Любовь хитра, и ей дороги все не тесны, Порою действия ее почти чудесны. Ей щедрого создать возможно из скупца, Из зверя — кроткого, из труса — храбреца; Она в ленивого живой огонь вселяет И остроумием невинность наделяет. Агнеса — вот пример блистательный для вас. Вот что сказала мне она в прощальный час: «Уйдите! Кончены отныне посещенья, Я знаю вас и так, и вот вам подтвержденье». Тут камень полетел, уже известный вам, А с камнем падает письмо к моим ногам. Как я был восхищен, найдя соединенье Поступков таковых в милых слов значенья! Удивлены теперь, конечно, оба мы, Но где, когда любовь не изощрит умы? Да, если в сердце жар любовный запылает, Достигнет сердце вмиг всего, чего желает. Ну как вам нравится история письма? Иль не дивитесь вы сей ловкости ума? Подумайте, сеньер, в какой глупейшей роли Пред нами предстает ревнивец поневоле! Умора! Арнольф.
Орас. Арнольф принужденно смеется. Теперь, вооружась на пыл любовный мой, Здесь окопался он и камнями кидает, Как будто приступа на крепость ожидает. Я вижу: на него нашел такой испуг, Что на борьбу со мной он поднял даже слуг И замыслом своим воинственным морочит И ту, кого держать в неведении хочет. Так вот, хотя его нечаянный возврат Немало создает любви моей преград, Все это для меня изрядная потеха. Подумать обо всем я не могу без смеха. Что ж, не забавна вам история моя? Арнольф (с принужденным смехом). Как видите, смеюсь по мере сил и я. Орас. Вам, другу моему, письмо прочту я смело. Что сердце чувствует, она сказать сумела. Как речь ее полна особой доброты, Чистейшей нежности, сердечной простоты, Как трогателен слог, которым без обмана Отражена в словах любви невинной рана! Арнольф (в сторону). Ах, тварь негодная! Вот грамотности плод! Я так и знал: она к добру не приведет. Орас (читает). «Я хочу писать Вам, но не знаю, как за это взяться. У меня много разных мыслей, и я хотела бы, чтобы Вы их знали, но не возьму в толк, как Вам их передать, а на слова свои не надеюсь. Я начинаю понимать, что меня до сих пор держали в неведении, и боюсь учинить что-нибудь недолжное или сказать больше, чем следует. По правде говоря, я не знаю, что Вы со мной сделали, но чувствую, что для меня нож острый — по наущению других причинить Вам неприятность; мне стоило бы величайшего труда расстаться с Вами, я была бы счастлива принадлежать Вам. Может быть, и не следует этого говорить, но я не могу удержаться; мне бы хотелось, чтобы все произошло само собой. Меня уверяют, что все молодые люди — обманщики, что не надо их слушать и что все Ваши речи лживы. Но я не допускаю этой мысли, клянусь Вам; Ваши слова меня трогают, я никак не могу поверить, что это неправда. Будьте со мной откровенны; ведь обмануть меня при моей простоте — это великий грех, и я, наверно, умерла бы тогда от горя». Арнольф. Орас. Арнольф. Нет, так, закашлялся немного. Орас. Ну где встречали вы такую прелесть слога? Как ни калечил гнет ее опекуна, А все же здесь душа чудесная видна. Не преступленье ли — рукою самовластной Стараться отравить родник души прекрасной, Тупить неведеньем, духовной слепотой Ум, изумляющий прозрачной чистотой? Любовь завесы все, конечно, уничтожит, И, если мне звезда счастливая поможет, Я, кажется, могу надеяться теперь, Что этот гад, палач, мерзавец, дикий зверь… |
