«Только вечер настанет росистый…» Только вечер настанет росистый И прохладный пахнет ветерок, Я стою под сиренью душистой, Ожидая условленный срок. Изломалась сирень, поредела, И заглохли куртины давно, Но, как прежде, и пышно и смело Светят звезды, а в доме темно. Слышу, стукнуло тихо окошко, Сердце замерло. Зорко тяжу: Далеко серебрится дорожка, Никого… Но я глаз не свожу. Кружевную узнаю накидку И услышу шаги в тишине: Ты тихонько отворишь калитку И сойдешь в тихий садик ко мне. 8-21.I.1929, Ночь. Москва «Ты вновь предо мною стоишь, как бывало…»
Ты вновь предо мною стоишь, как бывало, И тихо глядишь на меня. И вновь я не верю, что сердце устало, Что нет в нем былого огня. Ты думаешь: бедный! Я знаю, напрасно Он верен любви роковой; Он будет томиться так долго, так страстно, В борьбе с непреклонной судьбой. Но горькую долю тот верно полюбит, Кто помнит признанья свои, Кто счастье, и жизнь, и всю душу погубит За миг непонятной любви. 10-23.I.1929. Ночь. Москва «У меня ведь не альбом…» У меня ведь не альбом, У меня этюдник мужа. Привела ли в милый дом Нас сегодня злая стужа, – Нет, этюдник нас манил И привет хозяев дома, – В чем и руку приложил Я владелице альбома. 11-24.I.1929 «Торжеств иных прекрасней и утешней…» Ивану Алексеевичу Новикову Торжеств иных прекрасней и утешней, Прекрасен твой домашний юбилей. И вдвое мне сочувственней, милей Тридцатилетие – порою вешней. Тебе и в самом деле тридцать лет: Вся мягкость юноши и твердость мужа В тебе – одно, так стройно обнаружа Двоякий лик: прозаик и поэт. Равно с Москвой и с дальнею деревней Ты говоришь на языке родном: То сказочник, то мудрый агроном, Не знаю где правдивей и душевней. И мягким вольным воздухом полей Над мокрою весною москворецкой, Уютом теплым, ласковостью детской Мне веет твой прекрасный юбилей. 1-14.IV.1929. Москва «Что чудо начудесило!..» Ивану Алексеевичу Новикову Что чудо начудесило! Вовек мне не сквитаться. А, право, как-то весело Певцам перекликаться. Как будто зорькой вешнею В простом, живом величьи Под яблонью, черешнею Ты слышишь песни птичьи. Как будто в небе книжица Глубинная сияет И слово-бисер нижется, Игрою упояет. Не белых ли крестовиков Рассыпал полной шапкой Иван Лексеич Новиков – Не шапкою – охабкой? Звенит, переливается – Светлее братец братца — По бархату катается, – Ну, где тут расквитаться! 18.XI-1.XII.1929. Москва «Дельвиг и добрый, и мудрый от юности пел…» Сергею Васильевичу Шервинскому Дельвиг и добрый, и мудрый от юности пел, как седая Древность учила: вовек старости страха не знал. Прав был милый певец. Я, ныне рубеж преступая Поздних годов, повторю: благо и благо тому, Кто, над белою розой свивая плющ благодатный, Звонкою чашей готов дружнюю чашу лобзать; Трижды счастлив, кто с песней волён перекликнуться песней, Яркому звуку – старик – голос ответный подаст. 4-17.XII.1929. Москва «Послушай тишину под этими звездами…» Послушай тишину под этими звездами, Такими крупными в морозной вышине. Здесь мы окружены чистейшими снегами И в их спокойствии уже спокойны сами, Как бы причастные надмирной тишине. Безмолвно оглядись средь мира столь простого, Куда, неведомы и просты, мы вошли: Не правда ли, – молчишь, а, кажется, готова Душа твоя найти единственное слово Для разрешения всех тягостей земли. 1929. Мураново «Что-то грустен я стал. Погадай-ка мне, милая…» Что-то грустен я стал. Погадай-ка мне, милая. Или лучше гадай о себе. Жизнь моя не мила мне, такая остылая, Равнодушная к шаткой судьбе. А твоя, – а твоя словно песня певучая, И в душевной тоске горяча. Пусть порою томит, и лаская, и мучая, Но глубоко дыша и звуча. Улыбнешься и взглянешь глазами веселыми, И печальные молвишь слова – И растают они словно хлопьями в полыме, И душа молодая жива. А моя и смутится, и никнет, унылая, Словно совестно ей при тебе. Что-то грустен я стал. Погадай, моя милая, О своей благодатной судьбе. 1929 |
