«Ничего-то я не знаю!..» Ничего-то я не знаю! Что со мной? Скажите мне: Или сказочному краю Верен я по старине? Ах, как радостно, как славно! Помню, в юности моей Было – словно бы недавно – Много светлых вешних дней. И теперь в окно мне странно Луч веселый поглядел, На мороз я вышел рано, – Снег и ал, и синь, и бел! Что же это, в самом деле? Солнце жарко, холод лют, Золотистые капели Слезы смеха с крыши льют. И пушистые сугробы, Щуря искрящийся взгляд, – «Отогреть бы нам кого бы? — Благодушно говорят: – Но, мороз, не тронь, не балуй, Проходи-ка стороной». Этак я могу, пожалуй, Полюбить и свет дневной! Не пойму, какою силой Эта зимняя весна Стала вновь желанной, милой, Как в былые времена. А поймешь, так закружится Как от сказки голова. Этак долго ль с толку сбиться, Перепутать все слова? «Тебя я безвольно несу…» Тебя я безвольно несу Не всё ли, чем сам я владею, – Видений живую красу И песню с тоскою моею? Хотел я поведать тебе В унылом и горьком запеве О нищенской жалкой судьбе, О горе, о злобе, о гневе. Но ты улыбаешься мне – И в тихом твоем обаянье Шепчу: «Это было во сне. Меня разбудило сиянье». «Как после разлуки…» Как после разлуки Глаза не напьются глазами И жаркие руки К рукам простираются сами, Живыми ночами Так ныне с одной тишиною Встречаюсь с речами И думой одною родною. И солнце со мною Застанет ее – и согрета Певучей волною Весеннего раннего света, – Как песня, пропета В едином ликующем звуке, И сердца поэта Касаются милые руки. «Ах, как мог бы быть мир хорош…» Ах, как мог бы быть мир хорош И как я любил его когда-то! Я помню: в полях зацветала рожь, А вдали догорала полоса заката. Глубоко впивал я усталый дух, Взором плавая в ласковых просторах, И дышала земля, молилась вслух, И я слышал пенье, лепет и шорох. Теперь мечусь в четырех стенах, Ни земли, ни неба не знаю, не чую. И только в моих неисходных снах, Друг мой, тебя я жду, благую. И вот проходишь ты наяву, И коснешься меня, и тебе я внемлю, Небом милым как когда-то плыву, Вдыхаю цветущую, певучую землю. «Как огласится бор взывающей зегзицей…»
Как огласится бор взывающей зегзицей, Не Ярославною ль, княгиней белолицей, В Путивле плачущей, невольная мечта Животворительно и грустно занята? «Ах, полечу, – речет, – зегзицей по Дунаю, Рукав бобровый свой в Каяле искупаю, Омою князю кровь его глубоких ран На теле доблестном…» Когда же осиян Передвечерний лес прохладным тихим светом И влажен и душист, уж полный близким летом, А песня иволги над ясной тишиной Прольется полною и стройною волной, Всей женской бодрою и радостною силой, Исконной прелестью, улыбчивой и милой, – Твой просветленный лик всё ярче и родней Встает над памятью первоначальных дней. «Завспоминаешься и до того…» Завспоминаешься и до того Ты можешь иногда довсноминаться, Чего и быть, пожалуй, не могло бы, Но что тебе окажется дороже Всего, что в жизни грезилось тебе. И, может быть, нельзя коснуться близко Другой души, пока не разделил Ее воспоминаний и не стали Они твоими. Пламенный Египет, Недвижный властелин пустыни мира. Пустых ночей чернеющая синь. Огромные неистовые звезды Прорезывают мглу тысячелетий. А в этой мгле – непостижимый Сфинкс. Согбенные ровесники вселенной Сидят недвижно. Белые бурнусы И бронзовые лица видны ясно В неизъяснимом свете. И молитва Слышна без слов. И сердце бьется, бьется – Твое или мое? Всё это было Там, в вечности. Я вспомнил. Помнишь ты? «Души твоей заветные преданья…» Души твоей заветные преданья, Живую речь твою С отрадою глубокого дыханья Самозабвенно пью. Как ты светла! И как непостижимо Раскрытое твое В видениях, как бы текущих мимо, Иное бытие. Но я ловлю в их радужном движенье Незримые черты – И, чудится, всё ближе выраженье Их полной красоты. Одно, одно живое полуслово, И восстают в тиши За краем край таинственно-былого Скиталицы-души. Так — лишь возьми смычок и скрипку в руки: Поет одна струна; Прислушайся: она в едином звуке Надзвучьями полна. |
