Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться
Месяцем, рдяным опять. Той же дорогою шел –
Всё мимо ели, любимой тобой. Ты ее собиралась
Верной бумаге предать яркою кистью своей.
Ею ты днем восхитилась. Она и правда прекрасна
Мощной и свежей красой, ветви раскинув, стройна,
Темные — в ясной лазури; под ними – в солнечном свете –
Нивы ковром золотым, пышным далеко блестят;
Далее – зеленью мягко луга светлеют; за ними
Темной полоскою лес небо, зубчатый, облег;
Выше, в живой синеве, ее обняв и лаская,
Взорам приятна опять темных ветвей бахрома,
Близких, обильно-лохматых, широкими лапами низко,
Низко свисающих к нам – рамой живой. Но смотри:
Космы разлапых ветвей уж почти почернели на небе
Синем глубоко; меж них звезды, мигая, горят –
Крупные первые звезды – и, странно рдея без блеска,
Месяц проглянул внизу пятнами света в махрах
Хвои, не то – клочковатой разметанной шкуры; под нею –
В небе без отблеска – глянь: гроздь играющих звезд;
В их переменчивом свете, едва уловимом, но нежном,
Легкой подернуты мглой нивы, и травы, и лес;
Влажный чуть зыблется воздух, прохладными нежа струями,
И тишина, тишина… Но – ты не слышишь меня?
Ах, понапрасну речами художнице я о прекрасном
Думал поведать: могу ль живописать, как она?
Может, заране за дерзость мою я наказан: замедлив,
Месяц увидеть с горы лишний разок – опоздал.
