XXXVI. «Думал ли давний строитель, когда воздвигал этот белый…» Думал ли давний строитель, когда воздвигал этот белый, Строгий в своей простоте и величавости дом, – Дом, озирающий ясно с холма и леса, и поляны, Волгу меж ними внизу, – ныне сто семьдесят лет, – Думал ли он о дальних, ему чужих поколеньях, Или о благе людей, или о славе в веках? Нет, он думал о жизни своей, о семье и о детях, Как бы удобней прожить в милом привычно краю. Но – поколенья сменились – и новые, дальние люди Жизнью наполнили дом, жизни ему не придав: Он, как прежде живой, и им о жизни вещает, С древней своею красой – юную вечно красу Им указует в себе и вокруг и жизни их учит: Только живой для себя жизнью живет для людей. XXXVII. «Круглая, желтая низко луна; огромная, смотрит…»
Круглая, желтая низко луна; огромная, смотрит Ясно сквозь нежный узор кружева юных берез. Как хорошо нам тихо идти в желтоватом сиянье – Словно при теплом огне. Хочется долго бродить, Только всё выше луна, всё меньше; вот зеленеет Бледный серебряный круг; темная роща внизу Холодом августа влажным овеяна. Зябкие члены Дрогнут невольно. Домой хочется, вижу, тебе. XXXVIII. «Плавно катится луна из облака в облако; вспыхнет…» Плавно катится луна из облака в облако; вспыхнет Низко зарница порой в смутной дотоле дали; Тихо березы стоят под бесшумным влажным дыханьем Ночи – и только в граве нежно кузнечик звенит. Всё над спящей усадьбой мне веет миром, знакомым, Радостным сельской душе; но отчего же ничто Так не лелеет ее миротворно, любовно, как запах Ржи, потянувший ко мне, — плотно лежащих снопов, Полных, сухих, наполняющих ригу – здесь, у дороги? Близкому, видно, к земле вышней отрадою – хлеб. XXXIX. «Ночью сидел я мирно с пером в руке и работал…» Ночью сидел я мирно с пером в руке и работал. Томики новых стихов всё листовал и писал. Тихая ночь со мною стихи читала. Нежданно В темные двери влетел, злясь и мечась, нетопырь, – Бился в углу, трепыхал и падал на пол – и снова Кверху беззвучно взмывал, – как исступленный, дрожа. С дерзким вступил я в бой — и его изгнал я бесстрашно. О, не труднее ль борьба критика с тучей стихов? XL. «Помню, бесшумно летал козодой по старому парку…» Помню, бесшумно летал козодой по старому парку; Слушаю – вопли совы, филина дьявольский смех. Прежним элегиям ночь благосклонная стройность внушала; Нынче… иль ей надоел медленный стих эпиграмм? XLI. «Знай: говоря о житейском, поэт, о живом ты вещаешь…» Знай: говоря о житейском, поэт, о живом ты вещаешь; Жизнь ли живую поешь – вечная жизнь пред тобой. Вечность гласит о бессмертье, бессмертье – о смерти; воспой же Смерть – обновленную жизнь – в бренном, житейском, живом. ИДИЛЛИИ У РУЧЬЯ Е. К. Герцык Девушка стройная! Мне не забыть, как я, обессилен, Влагой живою вотще рвался уста охладить, – Ты ж из-под сени дерев над ручьем, как виденье, предстала, – Звонкий наполнив сосуд, гибко склонилась ко мне… Кто ты? И что за ручей, подаривший мне исцеленье? Как же я вас помяну в дальней отчизне моей? Этот ручей – Иппокрена, а я называюсь Эрато. Странник! На трудном пути чаше о нас вспоминай. ПАСТУХ М.М. Замятниной Как задымится луг в вечерних теплых росах, Отдохновительно кладу я гнутый посох, Заботливый пастух – найти невольно рад Усладу краткую среди затихших стад. Меж тем как на огне варится ранний ужин, Здесь обретаю я, с Каменой сладко дружен, Цевницу мирную на лоне тишины, И звуки томные, медлительно слышны, Покой души поют, поют любовь и Хлою; А ласковая ночь и медом, и смолою, Цветами и дымком забытого огня – И вдохновением повеет на меня. ГОСТЬ Сидели мы тихо в уютной и теплой землянке, Вдвоем у огня коротая ненастливый вечер И наш разговор иногда прерывая невольно, Чтоб слышать дыханье уснувшего первенца-сына. Уж руки нехитрую делали сами работу: К нам отдых сходил после долгого дня трудового. Но вот постучали; жена отложила плетенье, Чтоб дверь отворить. И пахнуло дождливою ночью – И странник вошел. Он с поклоном просил о ночлеге. Его, обогревши, к столу мы скорей посадили И с ним разделили беседу и пищу простую, Вблизи очага для него мы постель разостлали, А сами на листьях легли к колыбели поближе. И скоро вкусили усладу благих сновидений. Еще я дремал, как услышал, что сын наш тихонько Заплакал во сне, и привычно промолвилось: «мама». Она, приподнявшись, запела чуть слышную песню И с ласковой нежностью, медленно, в полудремоте, Почти не касаясь рукою, поглаживать стала Не сына – меня. Рассмеялись мы весело оба, Беззвучно – боясь потревожить и сына, и гостя. И скоро все четверо спали покойно и тихо. |
