«Будет всё так же, как было…» Будет всё так же, как было, Только не будет меня. Сердце минувшего дня не забыло, Сердце всё жаждет грядущего дня. Бьется ж – слепое? – мгновеньем бегущим, В вечность, дитя, заглянуть не сильно. Знает себя лишь; в минувшем, в грядущем Бездну почуя, трепещет оно. Жутко и сладко; и вдруг – всё забудет, Тайну последнюю нежно храня: Так же, как было, да будет; Так же, как не было, так и не будет меня. Не позднее 1917 ОДНО ИЗ ДВУХ
Поэт? Поэт – несчастный человек, В груди носящий груз тягчайшей муки, Уста его так созданы, что вопли И стоны, сквозь уста вдруг прорываясь, Как музыка, гармонией звучат. Поэта участь – участи подобна Людей, в быке тирана Фаларида, В несокрушимо мощном медном чреве Сжигаемых на медленном огне; Их крики, вопли их не сильны были Раскрытый слух тирана потрясти И сладкой музыкой ему казались. Толпятся люди так вокруг поэта И повторяют неустанно: «Пой! Пой снова!» – или: пусть опять, опять Мученья новые терзают душу, Лишь только пели бы уста, как прежде, И не пугали нас, и оставалась Волшебной — музыка. «Ты ждешь, когда округлый плод…» Ты ждешь, когда округлый плод На ветви согнутой нальется, И аромат свой разольет, И над тобою колыхнется. Ты ждешь – медовая луна — Всё осиянней и круглее — Вполне кругла, томна, полна Над краем липовой аллеи. Ты ждешь – вот страстное вино За край переполняет чашу, Переплеснется – и, хмельно, Зальет, заполоняя, душу. Ты ждешь – единый полный звук, Взрастая творческой игрою, Взнося разрозненное к строю, Сомкнет – как небо цельный — круг. «Хоть заштатная столица…» Хоть заштатная столица, Городок наш деловой Копошится, веселится Над чудачливой Невой. Сочетанье шутовское Ночи с днем, тепла с зимой, В пляске Витта, как в покое, Бредит вслух глухонемой. В эту гниль, и слизь, и слякоть Славно Питером брести, С двойником своим калякать Без путя, хоть по пути. И желанья, и вопросы Драной шубой запахнуть, Дымом скверной папиросы Подогреть пустую грудь. А с погодою бесстыжей И поспорить не моги. Ну, пускай холодной жижей Захлебнутся сапоги, – Как они, твоя сквозная Восприимчива душа, Ты идешь, куда – не зная, Дымной влажностью дыша. Что ж? Не хочешь в воду кануть? Шепчет вкрадчиво двойник: Без догадки – в небо глянуть, Что же к лужам ты поник? И на небе словно лужи. Благодатная пора! Стройность оттого не хуже, Что гармония сера. Верь, напрасно оробела, Что за нею ни гроша, И шатается без дела, Вся прокурена, душа. Для чего же, в самом деле, Ты и дышишь как поэт? Сообразностью без цели Убежден ты или нет? Разве ветерком подбитый Саван треплют чудаки Не по всей Руси сердитой, — У одной Невы-реки? «Небесного коснулся дна…» Небесного коснулся дна Твой дух глубинный, голос лирный: Такою стужею надмирной Душа твоя опалена! Нездешней силой сердце билось – И переполненная грудь Эфир разреженный вздохнуть Успела – и остановилась. «Не прикасайся, друг, к моей душевной язве…» И ни единый дар возлюбленной моей, Драгой залог любви, утеха грусти нежной. Не лечит ран любви, безумной, безнадежной. Пушкин Не прикасайся, друг, к моей душевной язве: Она всегда свежа. Скажи мне только: разве Теперь, когда лежу бессонный, нищ и слаб, Судьба-причудница склониться не могла б На давние мольбы?.. Нет, слушай: этот милый Листок украденный – залог, но взятый силой, – Хранивший несколько ее случайных строк, Он должен был истлеть, – единственный листок! И вот года плывут. Ужель не минет кара? Ужели позднего мне не дождаться дара? Хотя бы звук один — как дальний рог в горах, Как имя нежное на шепчущих устах. «И площадь, и камни, и люди…» И площадь, и камни, и люди, И звонкий прозрачный мороз; И в звоне, и в шуме, и в чуде Из детской спокойной груди Призыв, словно песня, пророс. «Подайте на хлеб слепому», – И где всё стремилось, и где Всё стыло, – дыханью тугому Пахнуло совсем по-иному: «Спасибо на вашем труде». И мальчик повел слепого, А песня просилась в ту ширь, Откуда неспешно, сурово Брело певучее слово И малый его поводырь. |
