В свободном доступе оставались и немногие возможные в Исландии источники предпринимательского дохода, и пользовались ими по большей части бонды — по крайней мере в XII и XIII веках, а вероятно, и ранее. В сагах, например в «Саге о союзниках» и «Саге о Курином Торире», мы встречаем бондов, зарабатывающих на жизнь межрегиональной внутриисландской торговлей. Наличие такого внутреннего рынка поддерживало соответствующую инфраструктуру производства, хранения и распространения товаров — прежде всего продуктов питания, — которая находилась целиком вне контроля больших годи.

Поскольку в обсуждаемый период именно большие бонды отвечали за управление консенсусом и сбор ресурсов с простых землевладельцев, схватки за власть между большими годи в основном сводились к борьбе за лояльность больших бондов. В этой борьбе большие годи не стеснялись прибегать к насилию и вынуждены были создать — впервые в исландской истории — рудиментарные военизированные структуры. В последние десятилетия эпохи народовластия большие годи, такие как Торд Кудахтало и Гицур сын Торвальда (позднее — исландский ярл), имели при себе небольшие боевые подразделения, так называемые «гостевые отряды» (дисл. gestasveitir), задачей которых было осуществлять своего рода полицейские функции и принуждать бондов к повиновению. Стоимость содержания таких отрядов была, однако, чрезмерной даже для самых богатых из больших годи, к тому же им порой грозила смерть от рук собственных воинов.[536]

Расходы, которые вынуждена была нести новоиспеченная сверхэлита, представляли собой серьезную проблему, так как доходов, способных их покрыть, в действительности не имелось. Бонды регулярно обрекали на неудачу попытки больших годи ввести новые налоги — особенно подробно об этом рассказывают поздние саги из корпуса «Саги о Стурлунгах», описывающие события 40-50-х годов XIII века. Доходило до публичных отказов снабжать лидеров ресурсами, примеры чего мы находим в «Саге о Торгильсе Заячья губа». И сам Торгильс, и Торд Кудахтало, большие годи, номинально контролировавшие крупные регионы Исландии, неоднократно сталкивались с сопротивлением бондов, и их усилия по сбору ими же придуманных новых налогов увенчались лишь незначительным успехом.[537] Например, Торду даже на пике власти не было гарантировано право собирать налоги с землевладельцев на номинально подвластной ему территории. Когда же Торд договорился со своим врагом Кольбейном Юным отправиться вместе в Норвегию, дабы предоставить конунгу Хакону право рассудить их, одним из условий уговора было то, что за переезд и проживание Торда за морем платит Кольбейн, так как тинговые первого наотрез отказались выплачивать ему налог, который тот специально ввел, чтобы оплатить поездку.[538]

Неспособность больших годи эффективно контролировать доступные ресурсы показывает, в чем заключалась их главная проблема как класса и что в итоге сломало этой новой элите хребет. Они, конечно, сумели в известной мере подмять под себя верхние уровни общественной и политической системы, но подлинного контроля над экономикой они заведомо установить не могли — слишком велика была в ней доля децентрализованного производства. Контроль над импортом предметов роскоши и статусных товаров, какие привозили летом в Исландию в гавани вроде Гусиной, обеспечил — на короткое время — ряду больших годи вроде Гудмунда Достойного в северной четверти и людей с Междуречного мыска на юге неплохой доход, но настоящей власти они могли бы достичь, лишь захватив контроль над массовым импортом, а это было невозможно. Большие годи, конечно, мечтали о том, что будут диктовать цены, облагать импорт налогами и обеспечивать себе наилучшие условия, но реальных рычагов воздействия, способных заставить заморских купцов подчиняться их требованиям, у годи попросту не было (мы обсуждали это выше в главе 14). Норвежские же купцы получали куда большую выгоду от свободной торговли с бондами и большими бондами, которые были куда многочисленнее годи, — ведь купцы сами устанавливали цены. Они всегда находились в сильной позиции — именно купец решал, где ему пристать к берегу, и тем самым мог попросту избежать контакта с чересчур наглым большим годи; это обстоятельство подогревало конкуренцию внутри исландской элиты, и ее представители вынуждены были наперебой предлагать норвежцам все более выгодные условия торговли, включая и постой. В XIII веке постепенно стало ясно, что ресурсов, доступ к которым большие годи могут монополизировать, немного, а установленный контроль слишком хрупок, чтобы доходы от него могли покрыть затраты, которые эта новая элита в связи со своими политическими амбициями вынуждена была нести.

Попытку больших годи подмять под себя крупные регионы Исландии можно считать своего рода социальным экспериментом. Большие годи хотели стать этакими исландскими князьями и управлять как князья, а для этого создать аппарат исполнительной власти — явление, которое на протяжении веков оставалось лишь миражом в Исландии, где «правит не царь, но один лишь закон». Иные из больших годи в самом деле пытались устроить в своих регионах нечто вроде феодальной системы по модели современной им континентальной Европы[539], но их «владения» (дисл. ríki) так и не стали едиными, территориально целостными государствами в государстве. К середине XIII века большинство этих «владений» распались, да и прежде представляли собой лишь виртуальные структуры, в рамках которых большой годи был разве что «первым среди равных» и, несмотря на свои претензии, имел власти не больше, чем представлял ему его статус годи сразу нескольких годордов. Новой властной инфраструктуры большим годи построить не удалось, и в 1260 году «владения» были столь же хрупки и бесформенны, как в 1200-м.

К середине 50-х годов XIII века большие бонды и представляемые ими свободные землевладельцы изрядно подустали от больших годи и их манеры вести дела. В конечном итоге простые бонды, как более широкий социальный класс, доказали свою стойкость и сохранили свои права и привилегии. Это и неудивительно, ведь за несколько сотен лет исландской истории бондам не раз приходилось бороться за независимость против алчных и амбициозных годи, которые хотели поживиться за их счет.

Пик эпохи Стурлунгов, когда борьба между большими годи была жаркой, как никогда, длился чуть более поколения, и, несмотря на порой чудовищную жестокость лидеров по отношению друг к другу, масштаб пертурбаций, которые претерпела жизнь исландцев, вероятно, сильно преувеличен в современных этому периоду источниках, основной из которых — «Сага о Стурлунгах». Нельзя сказать, будто бы эти саги повествуют о мирной жизни всем довольного народа. Авторы в красках живописуют насилие и алчность до власти могущественных исландцев XIII века. Наиболее яркие полотна мы находим в центральном и самом длинном тексте «Саги о Стурлунгах» — «Саге об исландцах». В ней описываются события с 1183 по 1264 год, и ее автор, Стурла сын Торда, был их непосредственным участником и членом рода Стурлунгов. Он на собственной шкуре пережил взлеты и падения своей семьи и как участник событий сам подвергался опасностям и становился жертвой предательств, о которых рассказывает.

Скорее всего, Стурла сын Торда писал «Сагу об исландцах» в самом конце жизни, с 1271 по 1284 год, когда исландцы уже отказались от независимости и стали подданными норвежского конунга. Труд Стурлы — не общая история эпохи Стурлунгов как периода в жизни Исландии, а ретроспективный взгляд на схватки за власть между самыми могущественными людьми на острове. Хотя Стурла и упоминает многочисленных бондов и их лидеров — больших бондов, — на самом деле они его ни в малой степени не интересуют. Стурлу по-настоящему занимает одно — поступки и судьбы больших годи как группы, в которую он и сам входил. Особенное же внимание Стурла уделяет собственному роду, столь же многочисленному, сколь и заносчивому. Фокус на больших годи характерен также и для других текстов «Саги о Стурлунгах». Впрочем, нельзя не отметить, что ни Стурла, ни безымянные рассказчики других саг корпуса не пытаются никоим образом подсластить пилюлю и скрасить чудовищные реалии политической борьбы без правил, развернувшейся в те времена. Взятые вместе, рассказы этих людей, являясь историей избирательной и по преимуществу политической, охватывают период протяженностью более века.