За нанесение телесных повреждений или убийство человека из каждой из этих категорий полагалось платить штрафы — виру — разного размера[192], в то время как в «Сером гусе» вира в шесть марок (48 законных унций) полагалась за телесные повреждения любому свободному человеку, будь то годи или бонд.[193] В сагах, однако, мы видим, что реальный размер виры все-таки зависел от того, насколько уважаемым в обществе человеком был пострадавший.[194]

Отсутствие границ между социальным статусом годи и бондов подтверждается и словами договора, заключенного между исландцами и норвежским королем, конунгом Олавом сыном Харальда (правил в 1015–1030 гг.). Договор, изначально устный, был впервые скреплен клятвой во времена правления Олава. Затем, ближе к концу века, он был перенесен и на пергамент, когда официальные представители Исландии прибыли в Норвегию, дабы в третий раз принести соответствующие клятвы.[195] Копия этого, уже письменного, соглашения сохранилась в составе «Серого гуся»[196] и является древнейшим документом об Исландии, написанным на древнеисландском языке. Этот договор оставался в силе до самого конца эпохи народовластия (т. е. до 1262–1264 гг.), и в нем не делается различий между годи и бондами, а сказано лишь: «Находясь в Норвегии, исландцы пользуются теми же правами [réttr], что и хёльды [hǫlðr]». Право в данном случае надо понимать как возможность требовать возмещение за телесные повреждения или оскорбления. Как уже было сказано выше, хёльд в Норвегии — это свободный человек, владеющий наследственным хутором, одалем.[197]

Из этой формулировки, надо полагать, следует, что статус хёльда удовлетворял всех исландцев без различия, как бондов, так и годи. Более старая версия договора, согласно норвежским законам Гулатинга, устанавливала срок пребывания в Норвегии, после которого статус исландца мог быть пересмотрен: «Исландцы, которые приехали в страну по торговым делам, будут иметь статус хёльда. Если же исландец остается здесь в течение трех зим, то после этого он будет иметь такие права, о каких согласятся свидетельствовать люди».[198] Договор с конунгом Олавом также определял права норвежцев на территории Исландии и исландцы не стали различать норвежцев согласно норвежской системе социальных рангов, а предоставили любому норвежцу те же права, что и любому свободному исландцу (дисл. [rétt] slikan sem landz menn).[199]

Ввиду отсутствия сословной разницы между бондами и годи исландская традиция требовала, чтобы годи вели дела со своими тинговыми напрямую. В «Сером гусе» записано право свободного человека выбирать себе годи по собственной воле[200] — право, возможное лишь в ситуации, когда власть не связана с той или иной территорией:

Человек должен объявить, что делается тинговым любого годи, какого он хочет. И они оба должны назвать свидетелей, и человек, и этот годи. Свидетели должны засвидетельствовать, что человек заявил, что он, и его семья, и его хутор, и его имущество, делаются тинговыми этого годи. А также, что годи в ответ заявил, что принимает этого человека к себе тинговым.[201]

Выбрав того или иного годи[202], землевладелец вовсе не был обязан оставаться ему верным по гроб жизни, а имел право расторгнуть соглашение и выбрать себе другого годи:

Аналогичным образом и годи мог разорвать отношения со своим тинговым:

На деле правовая возможность менять годи — ключевой момент в отношениях «годи — тинговый» — использовалась бондами с оглядкой на семейные традиции (чьими тинговыми были предки и союзники), а также с оглядкой на прочие практические соображения, как то: географическая близость хутора выбранного годи. Вполне вероятно, что бонды не меняли годи так уж часто, однако возможность такая всегда имелась. Мы находим подходящий пример в «Саге о Лощинном Стурле»: в начале 70-х годов XII века бонд по имени Альв сын Эрнольва сменил годи, перейдя от Эйнара сына Торгильса к одноименному герою саги. Между этими двумя годи шли распри на протяжении всей второй половины XII века. Бонды, особенно влиятельные и богатые, могли менять годи в случае, если условия союза переставали их удовлетворять, — в самых крайних случаях бондам приходилось переезжать в другую округу или четверть.[205] Если верить букве закона, то все свободные землевладельцы были обязаны находиться в союзе с тем или иным годи, однако более вероятно, что на фоне отсутствия полиции или аналогичных органов принуждения многие люди не заключали таких союзов ни с кем.

Независимость землевладельцев поддерживалась также институтом общины, так называемым хреппом (дисл. hreppr, мн. ч. hreppar). Каждая община состояла как минимум из двадцати землевладельцев, обязанных платить тинговый налог (дисл. þingfararkaupsbœ́ndar). Такие землевладельцы были относительно близкими соседями — община имела четкие границы. Община была независима как от годи, так и, позднее, от приходских священников, не совпадая с границами прихода.[206] Также известно, что общины были самоуправляемыми, впрочем, как именно осуществлялось самоуправление, источники не сообщают. Во главе каждой общины стоял комитет из пяти человек. Ни в каких других странах аналогичные хреппам институты неизвестны, скорее всего, это уникальная исландская особенность. На какой стадии развития исландского общества и при каких обстоятельствах были созданы общины, неясно, однако похоже, что уже к началу X века весь остров был поделен на общины, — впрочем, первые упоминания слова hreppr появляются лишь много позднее. Общины обеспечивали землевладельцам локальную безопасность и — в известной мере — свободу выбора политических союзов. В 1703 году таких общин в Исландии было 162.[207] Учитывая территориальную природу общины и глубокий консерватизм, свойственный исландской хуторской жизни, разумно предполагать, что число общин в эпоху народовластия было примерно таким же. Хотя, повторим, никаких документальных свидетельств на этот счет у нас нет.