Эти факторы, кроме прочего, накладывались на особые представления исландцев о своем обществе: они видели страну скорее единой, чем разбитой на регионы, а самих себя — скорее оседлыми землевладельцами, чем пастухами, несмотря на то что основным сельскохозяйственным занятием в Исландии был именно выпас скота.

Уникальность исландской ситуации особенно ярко иллюстрируют материалы сравнительной антропологии. Сравнения с обществами, находящимися на аналогичном уровне социоэкономической интеграции, позволяют не только изучить тонкие различия между практиками ведения распри у разных народов, но и избежать целого ряда проблем и подводных камней. Очень часто забывается, что, хотя распря характерна для огромного числа человеческих обществ, разные социумы ведут распри по-разному. Несмотря на очевидность этого факта, распрю изучали в ее наиболее грубых, если не вульгарных формах, то есть тех, которые характерны для клановых и племенных обществ.[338] Пытаясь разобраться в хитросплетениях распри исландской, исследователи не раз избирали путь наименьшего сопротивления и объявляли Исландию обществом, поделенным на племена и кланы, которые ведут друг с другом войну.[339] Подход этот обречен на провал — ибо исландское общество с его уникальной смесью государственных и догосударственных институтов не отличалось клановостью и ни в коей мере не было племенным.

Готовность и желание прийти к компромиссу разительно отличает исландское общество эпохи народовластия от других социумов. Сравнительный материал здесь, как никогда, полезен для поиска ключевых расхождений. Прежде всего ситуация межплеменной распри совершенно не похожа на межгрупповую распрю Исландии эпохи народовластия. Племена, как правило, территориальны — и, как правило, не стремятся к компромиссу. Исландская сеть разнонаправленных социальных связей — например, политических и родовых — не способствовала ни родовому, ни долгосрочному групповому единству; напротив, готовые к распрям кланы и племена отличаются высокой степенью единения. Возьмем для примера племена бедуинов из северо-восточной Ливии (Киренаики). У них, как отмечал антрополог Э. Л. Питерс, родовая группа четко очерчена, и это способствует решительным действиям, а стремление к компромиссу сводит на нет: «Распри в Киренаике возможны потому, что каждый человек относит себя лишь к одной четко определенной группе, отличной от всех других. Число таких групп невелико, и в силу ясного осознания своей социальной принадлежности члены каждой из групп могут позволить себе отказаться от компромиссов. Эта возможность и есть краеугольный камень распри».[340] В такой социальной ситуации долг взыскивать возмещение и долг кровной мести сливаются воедино. Антрополог Кристофер Бём называет ключом к пониманию природы распри с кровной местью, практикуемой племенами, осознание «наличия у племен военной и политической структуры, построенной на такой системе ценностей, в рамках которой главная задача каждого человека — защищать честь „настоящего воина“».[341] В этой ситуации раскручивание маховика распри и эскалация боевых действий неизбежны, ведь воинская честь, по определению, защищается единственным способом — осуществлением актов насилия.

О подлинной сущности распри и ментальности сторон, в ней участвующих, лучше всего судить по литературе, созданной обществами, распрю практикующими. И нет ничего удивительного, что картины боевых действий, какие мы находим в эпосах южных славян[342] — а эти тексты регулярно приводятся исследователями как образцовый пример описания распрей, — так непохожи на те, что мы видим в сагах. Воинская ментальность имела место и в Исландии, но там нет ничего похожего на воспевание жестокости и боевитости, которое мы находим у племенных групп в Черногории и соседних регионах.[343] В описании Кристофера Бёма черногорцы, какими они были два века назад, ничем не напоминают средневековых исландцев:

По этому описанию видно, какую важную роль играет в определении типа возможной в обществе распри территориальность. Следовательно, и для исландской распри наличие или же отсутствие территориальности и связанные с этим аспекты группового единства являются ключевыми.

Отсутствие географических границ у исландских годордов оказывало самое непосредственное влияние на структуру общества. Ни одна группа — будь то родовая, политическая или иная — ни в один период времени не имела контроля над какой-то одной, четко очерченной территорией. Эта особенность делала крайне затруднительными долгосрочные «боевые действия» в рамках распри — в Исландии чисто физически не было места, где бы члены одной из враждующих групп могли жить в безопасности, хотя бы относительной, под защитой круга друзей и родичей.

Поскольку группы не контролировали территории, их членам приходилось порой идти на крайние меры, чтобы хоть как-то обеспечить собственную безопасность в ситуации распри с кровной местью. В «Саге о людях с Оружейникова фьорда» один из враждующих годи, Гейтир, вынужден переехать со всем своим хутором в удаленное место, Красивую долину, крошечную, изолированную и недоступную, а потому легко обороняемую (см. карту 20). Этот его шаг оказывается стратегически успешным. Гейтир ждет удобного момента, спрятавшись от врагов у черта на куличках в недоступных горах, обрывающихся в море. Такие маневры изредка встречаются и в других сагах, но все же являются ярким исключением из правила. Как следует из саги, Гейтир был человек недюжинного ума и прозорливости и умел считать на много ходов вперед. Кроме того, он имел редкое преимущество в виде неограниченного доступа к важным ресурсам — его хутор-убежище в Красивой долине находился у самого берега моря, близ самых рыбных мест в Оружейниковом фьорде.

Для большинства же исландских землевладельцев и годи расходы, связанные с подобным переходом к затяжной обороне, были неподъемной ношей. Во-первых, переезд в защищенную местность означал угрозу выживанию, так как люди покидали свои хутора и не могли запасать продукты на зиму. Во-вторых, члены такой боеготовой группы не могли принимать участие в обычной общественной жизни — ездить на собрания, игры и тинги. На первый взгляд это обстоятельство кажется пустячным — но только не в Исландии эпохи народовластия! Зима на этом северном острове долгая, возможности для передвижения и без того ограниченны, хутора расположены далеко друг от друга, и одиночество составляет изрядную долю психологического фона. Поэтому мысль о том, что недолгими летом, весной и осенью ты и твоя семья лишитесь — да притом по собственной воле! — возможности посещать традиционные сходки, собрания и игры и видеться с соседями, друзьями и знакомыми, вызывала самый настоящий экзистенциальный ужас.[345] Как долгосрочная стратегия такая изоляция, необходимая при распре типа племенной, была совершенно исключена. Да, в Исландии порой возникали серьезные распри с кровной местью, да, порой там шли приватные микровойны, но цена, которую приходилось платить за все это, никак не уравновешивала получаемые от войны выгоды, и при выборе между распрей и мировой предпочтение однозначно отдавалось последней.