Кетиль — возможно, в силу свойственной ему набожности (Хавлиди позднее помог ему стать епископом) — осознал, что притязать на абсолютную справедливость неразумно, и кончил дело миром. Вмешательство Кетиля в тяжбу Хавлиди и Торгильса также оказалось успешным — подумав, Хавлиди согласился, чтобы «разумные люди» (дисл. góðviljamenn, букв, «люди доброй воли») попробовали договориться с ним и Торгильсом об условиях мира, и в результате стороны пришли к соглашению, которое не стали нарушать. Единогласно признаваемое правило исландского общества той эпохи, согласно которому больше всего чести полагается тому, кто скорее решит сохранить мир, чем будет упрямо добиваться всего, что ему причитается, вытекает из скандинавской правовой традиции; именно об этом правиле — знаменитые слова Ньяля из одноименной саги: «Закон хранит страну, а беззаконие губит».[119]

Распря в Исландии — не то что распря в современных ей европейских странах, не деструктивная социальная деятельность, которую нужно держать в узде, для чего в обществе заводятся полицейские, судебные приставы и т. п.; вовсе наоборот — формализованная исландская распря служит механизмом стабилизации общества и стержнем культуры. Всеми уважаемые люди выступают посредниками между тяжущимися сторонами, и поэтому распря становится инструментом, с помощью которого злоба, ненависть и насилие изымаются из рук заинтересованных сторон и направляются в суды и общественные собрания, где на противников оказывается мощнейшее социальное давление. В «большой деревне», какой являлась Исландия эпохи народовластия, годи зарабатывали честь и славу тем, что подавляли своей властью и авторитетом социально деструктивное поведение. Лидеры подтверждали свой статус и заслуживали уважение сограждан тем, что выступали как сторонники умеренности (дисл. hóf) и мира. Роль посредников играли и священники, и рядовые землевладельцы, и даже просто свободные безземельные люди — все они участвовали в процессе замирения, часто в качестве присяжных, и тоже зарабатывали этим престиж и уважение. В исландских судах действовали лишь коллегии присяжных (дисл. kviðir), а современных судей, которые инструктируют эти коллегии, не было. Собирались две коллегии, как правило, из двенадцати человек каждая. Задачей членов первой коллегии было объявить, что они считают фактами в том или ином деле; таким способом давались показания и рассматривались улики. Вторая коллегия, посовещавшись, выносила решение по делу, достигнув консенсуса.

Распря и изощренный комплекс судебных процедур, возникший для ее формализации и контроля над ней, являются специфически исландскими особенностями, ключевыми для этого общества. На фоне отсутствия исполнительной власти и связанных с ней иерархии и служб легитимного насилия роль механизма по контролю и перераспределению социального статуса, богатства и власти взяла на себя распря. Эта система, со всеми ее юридическими тонкостями и компромиссом как основой всякого судебного решения, не всегда работала гладко, однако служила гражданам хорошим рабочим инструментом для улаживания потенциально разрушительных конфликтов.

Исландцы стали отдельным народом потому, что уехали за море. Важным элементом формирования нового иммигрантского общества свободных людей был тот факт, что сформировалось оно в эпоху, когда скандинавские конунги начали расширять свою власть за счет традиционных прав людей попроще.

Социолог Ричард Томассон утверждает, что у исландского общества много общего с другими «новыми народами», возникшими в позднейшие периоды в результате заморских миграций европейцев. Эти новые общества образуются, так сказать, почкованием, отделяясь от материнских, и социологи называют их «фрагментами» более крупных и древних социальных групп. В них влияние родства и прочих ценностей материнского общества ослабевает, уступая первенство закону, который возвышается над традицией и превращается в единственную легитимную опору власти.[121] Это происходит потому, что «фрагмент», отделившись от материнского общества, теряет стимулы продолжать играть в старые игры — т. е. решать те же самые социальные вопросы, что и общество-родитель. Европейские общества-фрагменты претерпевают внутренние трансформации; философские идеи, наличествовавшие в материнском обществе, получают во фрагменте такие возможности развития, каких они, зажатые в тиски европейского континуума, были лишены на «родине».[122] Фрагменты, как правило, были сосредоточены на собственных внутренних вопросах и, свободные от «материнского» давления, чаще всего изменялись едва ли не до неузнаваемости и больше не могли описываться «в европейских терминах».[123]

В конце IX века Исландия выглядела особенно привлекательной для скандинавских колонистов. Одна из причин — рост сопротивления викингской экспансии в различных регионах Европы; например, в Англии и Ирландии находились лидеры вроде Альфреда Великого, способные объединить автохтонное население, перейти в контрнаступление и выбить завоевателей с захваченных позиций. Другая — постепенное укрепление королевской власти в самой Скандинавии. Бурные процессы шли прежде всего в Норвегии, на родине большинства будущих исландцев; в IX веке там отмечены масштабные политические и социальные изменения. Древней традиции местного самоуправления нанес удар Харальд Прекрасноволосый (дисл. Haraldr inn hárfagri), мелкий царек с юго-востока Норвегии, — ему первому пришло в голову замахнуться на большую часть страны. Заключив союз с северянами — хладирскими ярлами (дисл. Hlaðajarlar), владевшими областью вокруг города Трандхейма — Харальд сумел подчинить себе других местных царьков, «больших людей» и простых землевладельцев и назвался после этого правителем всея Норвегии. В действительности, вероятно, его реальная власть распространялась только на юго-западные прибрежные районы, в других же частях страны его признавали конунгом лишь номинально, а фактически там правили те же ярлы, другие мелкие конунги и так называемые херсиры (дисл. hersar, ед. ч. hersir) — местные военные вожди.

Согласно исландцу Снорри сыну Стурлы (Стурлусону), автору знаменитого «Круга земного» (дисл. Heimskringla), истории норвежских конунгов, Харальд обложил налогом на землю людей, которые издревле никаких налогов не платили, поскольку владели своей землей напрямую (а не получали ее от кого-либо, например, от конунга), на правах неотчуждаемой семейной собственности, наследуемой из поколения в поколение, — так называемого одаля, «отчины» (дисл. óðal). Силой введя новый порядок, когда государственная собственность на землю стоит выше частной, Харальд конунг нарушал вековые традиции аллодиального, то есть вотчинного, семейного землевладения и лишал землевладельцев одаля. Таковы, во всяком случае, слова Снорри — историки же переломали немало копий, обсуждая, прав Снорри или не прав, и мог ли Харальд в самом деле навязать норвежцам такую масштабную реформу[124], и если нет, то в чем на самом деле заключался его статус «единовластного правителя всея Норвегии».[125] Общее мнение таково, что и у Снорри, и в других сагах масштаб самовластия Харальда сильно преувеличен. Для нас, однако, это несущественно; нам важно обратить внимание на то, какую позицию по этому вопросу занимали исландцы XIII века, то есть каково их мнение о том, к чему сводились реформы Харальда, и какие, на их взгляд, он произвел изменения в финансовом и государственном устройстве их бывшей родины, — ибо именно эти изменения повлекли за собой эмиграцию их предков в Исландию, учреждение альтинга и установление специфической исландской системы государственного управления. Вот как говорит Снорри в «Саге о Харальде Прекрасноволосом», гл. 6: