Двусторонняя система учета родства не только связывала родичей мужа и жены в единую, хотя и хрупкую, сеть взаимопомощи, но и, комбинируясь с другими факторами исландской общественной жизни, помогала ограничить и более или менее держать в узде взаимную ненависть между группами. Исландская культура и общество одобряли одновременный охват людей разными сетями социальных связей, основанных на разных же принципах — семейном, политическом, «дружеском» (vinfengi), — и тем самым в значительной мере устраняли вероятность возникновения клановой или региональной солидарности, то есть условия, без которого невозможна обычная племенная распря, какую мы знаем по другим социумам. Выдавая замуж дочь, исландский глава семьи — а это зачастую была женщина, а не мужчина — инвестировал долю семейного капитала (подчас весьма скудного) в новую социальную связь, в новый социополитический союз; каждый конкретный глава семьи строил собственные планы, независимые от мнения его или ее родичей, в то время как в других обществах это определялось клановой политикой. Если пара оставалась бездетной, брак можно было расторгнуть. В таких ситуациях родичам нужно было вернуть не только саму женщину, но и ее приданое, heimanfylgja, т. е. буквально «[имущество], последовавшее [за ней] из дому».[347] Аналогичным образом брак можно было расторгнуть и тогда, когда «инвестиция» не приносила прибыли, то есть когда род невесты в результате не повышал свой социальный статус, не упрочивал свою безопасность или попросту не делался богаче. Многие исландские женщины выходили замуж неоднократно (так, Гудрун дочь Освивра из «Саги о людях из долины Лососьей реки» выходит замуж четырежды, и всякий раз — за очень богатых или влиятельных людей), и ни возраст, ни утрата девственности не являлись ни в малейшей степени к этому препятствием. Особенно серьезной была ситуация, когда бывший муж отказывался вернуть приданое (см., например, историю Хрута и Унн в гл. 1 и историю Халлы и Хельги Кошки в гл. 13 настоящей книги), — у сторон сразу появлялся ощутимый материальный повод для спора, который мог перерасти и в распрю.

В полную противоположность исландской реальности эпохи народовластия, брачные законы племен, практикующих кровную месть, направлены на то, чтобы поддержать цельность и единство группы и максимально снизить вероятность возникновения конфликта интересов. Описывая традиции распри у бедуинов Киренаики, Питерс отмечает: «Женщина может выйти замуж за человека, не являющегося членом ее группы, но число групп, к которым может принадлежать этот человек, крайне мало, поэтому бедуины могут обеспечивать свои нужды и осуществлять кровную месть без того, чтобы ставить под угрозу целостность своих групп».[348] Нельзя не процитировать и следующие его слова: «Наличие в социуме цельных замкнутых групп, отличающихся единством, означает наличие в нем потенциала для распри; там же, где параллельно существуют разные социальные связи, решительные действия без оглядки на обстоятельства оказываются невозможными, и там прибегают не к распре, а лишь к угрозам ее развязать, имея в виду таким образом достигнуть компромисса».[349]

Исландские общественные группы, участвовавшие в спорах, состояли из людей, включенных в сложную сеть противонаправленных отношений, и поэтому не могли отказываться от компромисса. О какой бы группе мы ни говорили — о родичах, о свойственниках, о тинговых одного годи, о «друзьях», — ни одна из них не являлась ни социально цельной, ни территориально очерченной. Вследствие этого каждой группе было крайне затруднительно делить людей на «своих» и «чужих» в течение сколько-нибудь длительного срока. Даже самые малочисленные землевладельческие семьи были связаны с более широкими группами достаточно прочными связями, чтобы, за редчайшими исключениями, не иметь, по сути дела, даже теоретической возможности отказываться от компромиссов. А когда в конфликт, в соответствии с освященной веками традицией, вмешивались третьи лица, компромисс становился фактически неизбежен.

Контрактная природа отношений «годи — тинговый» тоже расшатывала групповую солидарность, и без того слабую в Исландии. Кроме того, исландцы эпохи народовластия никогда не забывали о личной выгоде. В «Саге о людях со Светлого озера» Эйольв сын Гудмунда Могучего, весьма преуспевающий годи из северной четверти, так говорит своим тинговым (гл. 13/23): «Полагаю, вам всем известно, что меня называют вашим предводителем. А раз так, мне кажется, что тогда договор между нами будет честным, когда каждый из нас станет помогать другому в справедливых тяжбах и вы станете помогать нам[350] против людей, которые посягают на мои права, я же буду вам подмогой, когда нужда заглянет в ваш дом».

С самого раннего периода правовые институты Исландии адаптировались к социальной ситуации, в которой основной задачей людей стало снизить вероятность возникновения распри, а не изыскивать ресурсы для ее продолжения. В иных обществах, практикующих распрю, вероятность насилия с ходом времени возрастает, поскольку и взаимная ненависть, и взаимная месть превращаются в самостоятельные социальные институты; в Исландии же энергия распри, как правило, очень быстро рассеивается. Причина этого снова кроется в природе исландских социальных групп, участвующих в распре. Эти группы попросту не были достаточно цельными и едиными, чтобы поддерживать в коллективном сознании установку «наши против ваших» в течение долгого времени. Нельзя не учитывать и влияние географии острова — мобильность была сильно ограничена, и людям попросту некуда было спрятаться от соседей-врагов.

Как только заканчивалась первая стадия распри с обменом оскорблениями и затем, возможно, эскалацией насилия, опасность, что насилие будет продолжаться из поколения в поколение, резко снижалась. Вместо актов насилия мы видим ритуалы, театрализованные угрозы и бряцание оружием без его применения, и, наконец, на авансцену выходит компромисс в виде оформленной по закону мировой. В сагах мы читаем о том, как на тингах противные стороны порой выставляли друг против друга по нескольку сотен вооруженных людей — но до XIII века это не были армии, готовые к битве, а лишь демонстрация серьезности намерений. Такие демонстрации, вроде противостояния Торгильса и Хавлиди, о котором мы говорили в главе 4, ограничивали или даже полностью отменяли необходимость убийств как таковых. Напротив, способность сторон выставить пару таких «армий» означала, что консенсус практически достигнут и самое время заключать мировую. «Доброжелатели» (дисл. góðviljamenn) вроде Кетиля из той же саги уже были готовы, даже состязались между собой за право вмешаться и убедить достойных людей, таких как Хавлиди, прекратить распрю.

Одновременно в рамках процесса примирения акты насилия пересчитывались на серебро, и финансовые обязательства сторон зачастую оказывались очень накладными. В сагах неоднократно повторяется в различных видах формула «убивай лишь стольких людей, за скольких сможешь расплатиться» (см. «Сагу о Ньяле», гл. 72, речь Гуннара в конце главы, и гл. 139, речь Снорри Годи). В крайних случаях, когда примирения достичь не удавалось, перед предводителями сторон вставала порой необходимость самим выплатить возмещение своим сторонникам и их родичам. Суммы всякий раз были весьма значительные, и, как и следует ожидать, такие перспективы отрезвляюще действовали даже на самых ретивых вояк. На рожон никто лезть не хотел, а особенно лидеры, ведь в итоге пустел именно их кошелек.

Настал момент подвести кое-какие итоги. Мы поняли, что исландские социальные группы были плохо подготовлены к ведению долгосрочной распри со множественными убийствами. Исландцы не имели ни армии, ни ополчения, ни военных лидеров, поэтому на острове не было людей, пребывающих в постоянной боеготовности. Конфликт интересов у членов любой наугад взятой группы, вызванный вовлеченностью их в сети противонаправленных социальных связей, исключал, как правило, возможность полноценных боевых действий. Годи, далее, не являлись ни военачальниками, ни аристократами, контролирующими крупные регионы страны. Исландия представляла собой одну «большую деревню» (см. об этом в следующей главе), и ее жители — тинговые разных годи — поддерживали личные связи с тинговыми других годи в других частях острова и их родственниками и свойственниками. Связи устанавливались на основании кровного родства, политических союзов, браков и «дружбы». Ни одна отдельно взятая группа в исландском обществе не являлась территориальной, вследствие чего даже в рамках одного годорда не наблюдалось особой солидарности. Достичь консенсуса, необходимого для долгосрочной распри, было крайне затруднительно, хотя все же возможно, и даже самые успешные годи сталкивались с непреодолимыми трудностями, пытаясь сконцентрировать в своих руках нужные силы и ресурсы. Не могли годи и защищать своих сторонников от мести их врагов.