ГЛАВЫ ИЗ ПОЭМЫ «ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ» * Пес Отец — лягаш, а мать — дворняга. Как тряпка уши, хвост — метла… Со дна соседнего оврага Его Матрена принесла. И вот он Гектор. Честный малый, Влюблен до трепета в сестер,— Но в кухню равнодушно вялый Приходит он, как визитер. Дадут оладью — благодарен, Прогонят — медленно уйдет. Душою он собачий барин, Хоть по обличью санкюлот. Часами смотрит он с пригорка, Лениво вывалив язык, Как над окошком пухнет шторка, Как за забором бродит бык… Терпеть не может балалайки, Не любит пьяных и бродяг. Порою вдруг в плебейской шайке Сбегает в родственный овраг. Но ночью он меняет шкуру: От сада рыщет до ворот… Лихой и верный (сунься сдуру),— Любому глотку перервет. На колокольне За садом, где в речное лоно Песчаный врезался пустырь, Белеет за оградой сонно Спасо-Мирожский монастырь. Сюда не раз ходили сестры: На колокольне свет и тишь. В садах сентябрь колдует пестрый, Внизу зигзаги стен и ниш. Цветет цикорий светло-сизый… Сквозь барбарисные кусты Глядятся в облачные ризы В двухскатных кровельках кресты. Но в гимназические годы Могилы — ласковый пейзаж… Горят домишки, льются воды, Сливаясь в солнечный мираж. Здесь все окрест — свое до боли. Пройдет монах средь мшистых плит, Да стриж, влетевший с синей воли, Крылом о медь прошелестит. Над водокачкой — позолота, Над баней алый хвост зыбей… И сестры жмутся у пролета, Как пара кротких голубей. Дрова Вдали забор в чертополохе. У сходней — мятая трава… В крутой ладье из-под Черехи Пригнали мужики дрова. Летят поленья белым цугом, Стучат, как кегли… Славный звук! Припав к руке с кудлатым другом, Белоголовый смотрит внук,— А дед в растрепанной жилетке, Лохматый леший, худ и бос, Выносит дровяные клетки, Саженья тыча под откос… Свезут на тачках груды звеньев И сложат во дворе средь плит. Бальзам березовых поленьев Вечерний воздух напоит. Пройдет Матрена, — мимоходом Погладит ласково дрова, И кот на них немым уродом Вверху застынет, как сова. И сестры сядут на крылечке,— Торцовый терем свеж и крут: Немало вечеров у печки Они зимою проведут. Инфлюэнца У младшей дочки «инфлюэнца». Озноб и жар бегут чредой, На спинке кресла полотенце Ягою кажется седой. А изумрудный луч лампадки, Связав подушку и киот, Дробится в стрельчатые грядки, Сияньем северным растет… Кружится потолок уютно, Все жарче стеганый атлас. В окне герань краснеет мутно, И так далек вчерашний класс! Верхом на облаке мелькнула В стекле начальница, как тать… Кот Брандмайор сидит у стула И строго смотрит на кровать. В глазах волна пушистой дремы… Натерли скипидаром бок, А доктор, старичок знакомый, Ворча, смотрел на язычок, Теперь никто не потревожит. Под абажуром спит огонь… И только мать порой положит На лоб спокойную ладонь. Танюша Из Устья в Псков, с попутной баркой, С кошелкой липовой в руке, Свалилась крестница к кухарке,— Танюша в байковом платке. В кошелке крынка со сметаной И соты с медом — сельский дар… Румянец мальвою багряной Кирпичный освещал загар. Глаза — застенчивые мышки. Нос — православный колобок. Все ковыряла винт в задвижке, Стреляя исподлобья вбок… Хлебнула чая и за швабру. Все дико ей: обойный борт, Лучи в подвесках канделябра И телефон, трескучий черт. Разбила гипсового фавна,— Ворчит Матрена, сестрам смех,— И обходила так забавно Перед диваном рысий мех… Лишь во дворе у песьей будки Очнулась крестница вполне: И пес, и кот, и даже утки Пришли к Танюше, как к родне. Раненые С утра вдоль берега с вокзала Плетутся раненых ряды. А рядом — кленов опахала, Дом в тишине, цветы, плоды… Гудя, ползут автомобили. На желтых койках подвесных Сквозят в тумане душной пыли Тела солдат полуживых. Порой промокшая подвязка Мелькнет в толпе, как алый крик. Идут-плывут. Жара и тряска. Что день — все больше… Псков привык… Сквозь хмель беседки смотрят сестры, Таясь за ржавою листвой,— И жалит боль иглою острой, И гаснет день, как неживой. Вверху за тополем больница. В палатах свет и чистота,— Там с каждым днем угрюмей лица И молчаливее уста. Сожмется грудь, замрут расспросы. И только руки заспешат Раздать скорее папиросы, И образки, и шоколад… |
