Твой сват в Москве «устроился» и сыт? Но тысячам других безмерно тяжко. Не утверждай же, вздорная букашка, Что там в Москве всеобщий райский быт. Задумавши из Вены плыть в Париж,— Парижских не запрашивай собратий… У них ведь свой, особенный престиж: «Сиди, не рыпайся! Нет крова! Нет занятий!» На диспуты, о брат мой, не ходи! Чужих мозгов брать на прокат не надо. Иль гор словесных мало позади — Зачем же вновь записываться в стадо? Кто б ни божился с миною блаженной,— «Завоеваньям революции» не верь: Болели зубы — взвился Красный Зверь И зубы с головой отгрыз мгновенно. <1924> Красная бабушка *
(С натуры) Подрубленных волос лохмато-серый круг, Глаза сознательной, тупой марксистской жабы И в нижней челюсти, широкой, как битюг, Упорство деревенской старой бабы. Она приехала в саксонский пансион Чинить свои одышки и запоры И целый день, как красный граммофон, Разводит всласть советские узоры. «Лжет эмиграция: у нас прекрасный строй,— Багеты, справедливость и культура… Крестьяне обжираются икрой, Рабочий — мощная, свободная фигура. Буржуазия розовеет с каждым днем, Интеллигенция ликует от восторга. Неслыханный, невиданный подъем,— А все венчает ренессанс Внешторга…» Лишь об одном ни звука граммофон: Что сын ее — персона в чрезвычайке, Что дочь ее — предатель и шпион, Что все ее друзья из той же шайки. Что у себя на даче в дни войны,— На самой буржуазной барской даче,— Она, для ускорения «весны», Хранила бомбы… Ведь нельзя-с иначе… Что в предварилке высидевши год, Она жила там мирно, как в курорте. Зато теперь «проклятый старый гнет» Она клянет с незлобливостью черта. А немки слушают и вяжут всласть носки… «Ах, милый Кремль, Калинкин мост и Невский! Страна икры, разгула и тоски, Где жил Толстой, где плакал Достоевский…» О Господи! Мильон святых могил Зияет ранами у своего подножья,— А этот старый, наглый гамадрил Живет и шамкает и брызжет красной ложью. <1925> Политический сонет * (Вместо передовицы) «Суровый Дант не презирал сонета»,— Нам поступать грешно наоборот… Философы грозят кончиной света, А жители танцуют всласть фокстрот. Сто кризисов и каждый без просвета, Зачахли музы, жизнь — водоворот, То падает, то лезет вверх монета, Народ в кино лавиной прет и прет. Лойолы с капиталами и с весом Флиртуют беспардонно с красным бесом. В кого метать летучий бумеранг?.. В средневековье новое вступая, Невольно скажешь, горестно вздыхая: О современность, ты — орангутанг! <1925> Любовь к ближнему * Сидите на месте и не рыпайтесь! Париже — ни квартир, ни работы. (Из письма парижского эмигранта к римскому) Твой ближний влез уже на плот И ест, поплевывая в море,— А ты в волнах, раскрывши рот, Плывешь к спасительной опоре. Еще усилие одно… Но сверху гневный визг протеста: «Не доплывешь! Ступай на дно! Здесь на плоту нет больше места!..» 1924, декабрь Из альбома женоненавистника * I На сей планете не бывает, — ах! — Всей полноты познанья в высшем смысле: Варвара на пяти щебечет языках, Но ни один не служит ей для мысли. II Мне женщин не понять вовеки: Дурак — от пят до глаз баран, А у Софи глаза Сенеки, Но в голове сплошной изъян. III В слезах из рая Ева уходила… Но ей Адам из перьев какаду Передник сделал с пряжкой на заду. Вмиг Ева расцвела: «Как это мило!» <1925> Петрушка в Париже *
(Лубок) Явление I Петрушка (всплескивая руками, появляется из-за ширмы и поет на мотив «Барыни»): Укатил я из Москвы, Потому что жить там нудно,— Но в Париже мне, увы, Тоже, братцы, очень трудно… Поступил бы я в Гиньоль, Да у них язык французский… Переучиваться, что ль? Я ведь, миленькие, русский!.. Смокинг не на что купить… В кошельке два су на ужин… В кино, что ли, поступить? Да кому Петрушка нужен? Стать шофером? Черта с два! План Парижа, брат, не шутка. Все, бывало, трын-трава,— А теперь — уй-юй — как жутко!.. |
