Трещат про лягушек, про солнце,

Про листья и серенький мох,—

Как будто в ведерное донце

Бросают струею горох…

В тумане дороги и цели,

Жестокие, черные дни…

Хотя бы, хотя бы неделю

Пожить бы вот так, как они!

Над жирной навозной жижей

Кустятся табачные листья.

Подойдем вдоль грядок поближе,

Оборвем порыжевшие кисти.

    Ишь, набухли, как рыхлые губки…

    Подымайте-ка, ксендз, ваши юбки!

Под крышей, над тихой верандой

Мы развесим листья пучками

И, плавно качаясь гирляндой,

Они зажелтеют над нами.

    Такой же пейзаж янтарный

    Я видал на коробке сигарной.

Будем думать, что мы на Цейлоне…

Впрочем, к черту Цейлон, — не надо!

Вон пасется на солнечном склоне

Литовское пестрое стадо:

    Мчатся черные свиньи, как шавки,

    Конь валяется томно на травке.

Набьем табаком наши трубки.

Пусть струится дымок лиловатый…

Как пестры деревенские юбки

Вдоль опушки у новой хаты!

    На закате туда мы нагрянем

    И душистого меду достанем.

Я поэт, а вы ксендз литовский,—

Дай вам Бог и сил и здоровья!

Налетает ветер чертовский

И доносит мычанье коровье,

    А за дымом, вдоль склонов нагорий

    Колыхается сизый цикорий.

В заглохшем саду колыхаются травы.

Широкие липы в медвяном цвету

Подъемлют к лазури кудрявые главы,

И пчелы гудят на лету.

              Под липой могила:

       Плита и чернеющий орденский крест.

              Даль — холм обнажила.

       Лесные опушки толпятся окрест.

От сердца живого, от глаз, напоенных цветеньем,

К безвестным зарытым костям потянулась печаль…

Кто он, лейтенант-здоровяк, навеки спеленутый тленьем,

Принесший в чужие поля смертоносную сталь?

              Над Эльбою в замке

       Мать дремлет в стенах опустелых,

              А в траурной рамке —

       Два глаза лучистых и смелых…

Литовское небо дрожит от пчелиного хора.

Пушистый котенок лениво прижался к щеке.

Осколок снаряда торчит из земли у забора —

Клуб ржавых колючек сквозь маки сквозит на песке…

              Вдали над оврагом

       Конь плугом взрывает пласты

              И медленным шагом

       Обходит густые кусты.

     Сероглазый мальчик, радостная птица.

     Посмотри в окошко на далекий склон:

     Полосой сбегает желтая пшеница,

     И леса под солнцем, как зеленый сон.

Мы пойдем с тобою к ласковой вершине

И орловской песней тишину вспугнем.

Там холмы маячат полукругом синим,

Так играют пчелы над горбатым пнем…

     Если я отравлен темным русским ядом,

     Ты — веселый мальчик, сероглазый гном…

     Свесим с камня ноги, бросим палки рядом,

     Будем долго думать, каждый о своем.

А потом свернем мы в чащу к букам серым.

Сыроежек пестрых соберем в мешок.

Ржавый лист сквозит там, словно мех пантеры,

Белка нас увидит — вскочит на сучок.

     Все тебе скажу я, все, что сам я знаю:

     О грибах-горькушах, про житье ежей,

     Я тебе рябины пышной наломаю…

     Ты ее не помнишь у родных межей?

А когда тумана мглистая одежда

Встанет за горой, — мы вниз сбежим свистя.

Зрей и подымайся, русская надежда,

Сероглазый мальчик, ясное дитя!..

Мы с тобой два знатных иностранца:

В серых куртках, в стоптанных туфлях.

Карусель кружится в ритме танца

И девчонки ввысь летят в ладьях…

Вдосталь хлеба, смеха и румянца,

Только мы — полынь в чужих полях.

Опустивши худенькие плечи,

Теребишь ты тихо мой мешок

И внимаешь шумной, чуждой речи,

Как серьезный, умный старичок.

Ноги здесь, а сердце там, далече,

Уплывает с тучей на восток.

Над лужком холмов зеленый ярус

Манит нас раздольной тишиной.

Бок шатра надул под ветром парус,

Собачонка лает за спиной…

Карусель взвевает свой стеклярус

И кружится, словно шар земной!

Солнце — наше, горы — тоже наши…

Ты послушай, что поет поток:

В голубой, для всех раскрытой чаше,

Тонет все — и запад и восток…

Будет жизнь и радостней и краше…

Хочешь, купим глиняный свисток?