Он дорогу уступил ей, Приложив к виску ладонь,— И заискрился в колесах Легкий мартовский огонь. <1928> Мать * (Ко дню «Голодной пятницы») В тесной каморке — беженский дом. Мать вышивает киевским швом. Плавно, без устали ходит рука. Мальчик у ног разбирает шелка. В кольца завьет их, сложит в пучки, Справа и слева стены тонки,— Громко играть на чужбине нельзя… Падают нитки, беззвучно скользя. «Кис! — говорит он, — Послушай же, Кис! Ты как из сказки прилежная мисс: Помнишь для братьев в пещере, без сна, Платье плела из крапивы она». Мать улыбается. Мальчик вздохнул… «Кис, — говорит он, взбираясь на стул,— Летом я к морю поеду опять? Прыгать, смеяться, купаться, кричать…» Светлое «да!» — вылетает из губ. Теплые пальцы треплют за чуб. Мальчик не видит, как милая «Кис» Смотрит, смутясь, за оконный карниз. Мальчик не знает, что много ночей В сердце тревога все горячей: Летнее солнце, здоровье, загар,— Как раздобыть их мальчику в дар? Дремлет мальчишка. Над ним в полусне Летние дни закачались в окне: Сосны, опушки, сотни затей, Крики приятелей — русских детей… Странная Кис… Почему-то она Летом в Париже томиться должна. Ей и в Париже — твердит — ничего. Солнце и лес для него одного. Разве нельзя вышивать под сосной? Спать в гамаке под листвою сквозной? Он бы ей крабов ловил на обед… Сонные глазки нырнули под плед. Мать вышивает киевским швом. Город бездушный гудит под окном. Пламень закатный небо рассек. ……………………………………………………… Есть ли кто в поле жив человек? <1928> Беспечный день * Море — камни — сосны — шишки… Над водой крутой откос. Две девчонки, два мальчишки, Пятый — я, шестой — барбос. У заросшего колодца, Где желтел песчаный вал, Я по праву полководца Объявил войскам привал. Пили воду. Много-много! Капли вились мимо уст. Через полчаса, ей-богу, Стал колодец старый пуст. Мы сварили суп в жестянке — Из креветок и пшена. Вкус — резиновой солянки… Пес не ел, а мы — до дна. Было жарко, душно, сухо. Час валялись мы пластом. А барбос, закинув ухо, Грыз бутылку за кустом. Мы от взрослых отдыхали,— Каждый сам себе отец… Хочешь — спи, задрав педали, Хочешь — прыгай, как скворец. Дымной лентой вьется копоть: Пароход плывет в Марсель… Хорошо по лужам шлепать И взрывать ногами мель! Крабы крохотные в страхе Удирают под утес. Младший мальчик без рубахи В щель за крабом сунул нос. Но девчонки, сдвинув шеи, Верещат, как леший в рог: «Са-ша Черный! По-ско-рее! Под скалою ось-ми-ног…» Боже мой, какая радость! Прискакавши колесом, Выдираем эту гадость Вшестером (считая с псом)… Брюхо — розовая мякоть, Лапы — вроде бороды. Вообще, не зверь, а слякоть, Отчего ж мы так горды? Мы несем его в жестянке И решаем все у пня: Пусть живет, как рыбка, в банке, Под кроватью у меня… Как рысак, барбос наш скачет, Мы горды, — а он при чем? Красный бок далекой дачи Вспыхнул в соснах кирпичом. Подбираем по дороге Все, что выбросил прибой: Руль с неведомой пироги, Склянку с пробкой голубой… Для чего? Не знаем сами. Обошли знакомый грот. Ветер влажными крылами Подгоняет нас вперед. Из-за мыса вышла лодка, Вяло вздувши паруса. Море ласково и кротко, Словно сытая лиса. За спиной трясется склянка. У сарая сохнет сеть… Осьминог уснул в жестянке: Тише, дети. Не шуметь!.. 1928 Дети *
(Из поэмы «Утешение») Какой улов принес домой ты нынче, Угрюмый человек? Служба — труд, — все это только лямка, Старинный долг за детский грех Адама. Но даже конь, когда его в обед От упряжи тугой освободят,— Играет, скалит зубы, Грызет колоду, фыркает, резвясь, И — вдруг — всей мощной тушей На воздух вскинется свободно и легко… Какой улов принес домой ты нынче, Усталый человек? |
