Качает-греет… Гладит лапкой Чужого ей зверька, А он, раздув бока, Повис мохнатой тряпкой, Тупой и сонный. И опять Она к нему влюбленно Склоняется, как мать. Качает, нежит… Застыл маляр худой С кистями за плечами, И угольщик седой,— Глаза переливаются лучами… Склонился лавочник к жене, И даже бравые солдаты,— Взвод краснощекой деревенщины,— Притихли в стороне. Шарманка ржет… Вздыхают женщины: Кто лучше их поймет? 1929, апрель Париж Пензенскому Катону * Ваш Париж — Содом! (Из эмигрантского разговора) Хмурый пензенский спорщик,— В жизни мало утех… Если юный конторщик На панели при всех Тонконогую деву Лобызает взасос,— Не краснейте от гнева И не морщите нос. Может быть, это пошло, Как панельный канкан… Ведь у нас в нашем прошлом Даже дворник Степан Не лобзался с кухаркой У ворот средь гуляк, А в подвале под аркой, Где прохлада и мрак. Наши светлые ризы Мы от моли спасли: Лишь Татьяны и Лизы В нашем прошлом цвели… Но позвольте в Париже Сквозь иное стекло Этот ужас бесстыжий Показать вам светло. Он — конторщик из банка, Дева в шляпке — швея, Целый день спозаранку Лишь одна колея. Только в час перерыва В ресторане вдвоем Поедят торопливо, Прикоснутся плечом. И опять на панели… Снова надо в ярмо… Ни беседки, ни ели, Ни софы, ни трюмо… Губы что-то сказали, Шепот вспыхнул, затих, Как на людном вокзале — Что им здесь до чужих? Ведь вокруг из прохожих Не взглянул ни один. Все спешат, все похожи — Шорох ног и машин. Свежесть этих лобзаний, Господин прокурор, Словно ветер средь зданий, Налетающий с гор… В романтической Пензе Писаря при луне В честь Лаур средь гортензий Пели гимны весне? Что ж… Здесь проза и давка: Торопись и живи. Между сном и прилавком — Пять минут для любви. Чем в столовке унылой Соло есть свой салат, Вы бы тоже, мой милый, Разыскали свой клад… Я скажу осторожно: Все, что греет, — добро. Целоваться ведь можно В коридорах метро. <1929> В Булонском лесу *
Там, за последней виллой, Вдоль глинистого рва Светло-зеленой силой Вздымается трава… Весенним изумрудом Омолодила пни, Упавший ствол верблюдом Раскинулся в тени… Кольцо березок кротких Под облаком седым Роняет с веток четких Зеленокудрый дым. Мальчишка влез на липку — Качается, свистя… Спасибо за улыбку, Французское дитя! «Слезай-ка, брось свой мячик, Мой фокс совсем не злой,— Быстрее всех собачек Помчится он стрелой…» И вот они уж вместе — И зверь, и мальчик-гном. Жестянка искрой жести Сверкнула под кустом. Ну что ж, здесь были люди, А людям надо есть. В зеленом этом чуде Пускай цветет и жесть… Вверху клубки омелы, Как шапки сизых гнезд. Под бузиной замшелой Хлопочет черный дрозд… С дороги у изгиба Моторный рявкнул бас… Спасибо, лес, спасибо За этот добрый час. <1930> Собачий парикмахер * В огромном городе так трудно разыскать Клочок романтики — глазам усталым отдых: У мутной Сены, Вдоль стены щербатой, Где мост последней аркою круглится,— Навес, скамья и стол. Старик с лицом поэта, Склонившись к пуделю, стрижет бугром руно. Так благородно-плавны жесты рук. Так благостны глаза, Что кажется: а не нашел ли он Призвание, чудеснейшее в мире? И пес, подлец, доволен,— Сам подставляет бок, Завел зрачок и кисточкою машет… В жару кудлатым лешим Слоняться нелегко, И быть красавцем — лестно,— Он умница, он это понимает. Готово! Клиент, как встрепанный, вскочил и наземь. Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан С седою эспаньолкою на морде… Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет кожа, Над шеей муфта пышною волной,— Хозяин пуделя любовно оглядел И, словно заколдованного принца, Уводит на цепочке. С балкона кошка щурится с презреньем… А парикмахер положил на стол Болонку старую, собачью полудеву, Распластанную гусеницу в лохмах… Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал, В очках смеется солнце. |
