Летят года, как взмыленные кони,— Еще не слышно благостных вестей… Пожмем друг другу крепкие ладони И лапки милые примолкнувших детей. Пусть наших жен исколотые пальцы Нас теплой бодростью поддержат в этот миг… В чужих гостиницах, ночные постояльцы, Мы сдержим звон проржавленных вериг. <1928> Дом в Монморанси * Дом, как ковчег. Фасад — кормой широкой. По сторонам молчат стволы в плюще, У стенки — кролики, площадка для песка, Вдали полого-изумрудная лужайка… А в доме гости: у распахнутых дверей Стоят и смотрят — старые, седые. Глаза помолодели в этот день, Но сдержанны взволнованные лица. В столовой ожерелие голов: Каштановых, льняных и золотистых,— И звезды разноцветных детских глаз. Упала ложка… Вспыхнул детский смех. Вздыхают губы, шевелятся ножки,— В окне деревья, облака и солнце. Скорей бы пообедать и к гостям! * * * Кружились дети легким хороводом И пели песни. Русские слова… Так дружно топотали башмачки, И так старательно напев сплетали губы. Потом плясали в радостном кругу Два одуванчика — боярышни-девчурки. Прихлопывали взрослые в ладони, В окне сияла кроткая весна, А в детском креслице сидел в углу малыш, Трехлетний зритель, тихий и степенный, Пушились светлым пухом волоски… Шумят, поют — и столько новых дядей… Расплакаться иль звонко рассмеяться? Картинки детские пестрели на стене, Мы, взрослые, сидели на скамейке, И мысль одна в глазах перебегала: Здесь, за оградой, русский островок, Здесь маленькая родина живая… * * * Я у окна беседовал с детьми. Похожий на пажа серьезный мальчик Мне протянул игрушечный магнит,— На нем гирляндою булавки трепыхались… «Притягивает…» — объяснил он тихо. «Я из Парижа привезу тебе Из воска утку. В клюв ты ей воткнешь Иголочку и в таз с водою пустишь, Магнит запрячешь в хлеб — и чуть поманишь, Она к тебе за хлебом поплывет»,— «Вы фокусник?..» Я левый глаз прищурил. Другой принес мне чучело чижа: «Он был живой?» Я подтвердил: «Еще бы!» — «А от чего он умер, ты не знаешь?»— «Сел на трубу, заснул и угорел». Такой кончиной мальчик был доволен. К руке моей прижавшись вдруг плечом, Сказала девочка с японскими глазами: «Ко всем приехали, а мамы нет как нет…» — «Испортился, должно быть, паровозик».— «Ты думаешь? Когда ж она приедет?» — «Сегодня к ужину». Девица расцвела. * * * Весь дом я обошел. В покоях верхних Кровати детские стояли чинно в ряд. Сквозь заплетенные, высокие края Пикейные пестрели одеяльца. Сверкали стены свежей белизной, И пол блестел, как палуба фрегата. Как сладко вечером им здесь смежать глаза, В уютных гнездах, рядом, в полумгле, Дыханье тихое одно с другим сливая… Ступеньки вверх. В отдельной комнатушке Три мальчика, как кролики, лежали. Простуда легкая, их резвость укротив, Румянцем на щеках их разгоралась… Спустились вниз. За дверью — длинный стол, Журчит беседа, чай дымится в чашках. И — друг гостей — бормочет самовар. Я вышел в сад: так зелена трава, Так радостны пушистые вершины… Благословенье этой мирной кровле! * * * Читатель, друг! Быть может, в суете, В потоке дней, в заботах бесконечных Не вспомнил ты о тех, кто кротко ждет, Кто о себе не вымолвит ни слова… И что сказать? Дом этот общий — наш, В нем русская надежда зацветает. ……………………………………………………………… Во имя русских маленьких детей Я пред тобой снимаю молча шляпу. 1929, апрель Надо помочь! *
(К неделе русского студента) Рабочие-студенты наши Не жалуются нам… На вечерах у них уютно и легко: Поют, читают, пляшут. Гостеприимны, вежливы, просты,— Но что-то новое в глазах у них таится, Что в чеховских студентах мы не знали: Глухая сдержанность, спокойное упорство, Ни слов взлохмаченных, ни мыслей набекрень. Станок с наукой сочетавши на чужбине, Они с достоинством отстаивают жизнь… Их цели — святы, пафос — скрыт, но прочен. Очищенный бензином, Простой пиджак рабочего-студента Сегодня нам и ближе и понятней Былой расхрястанной, засаленной тужурки… Не жалуются, нет… Но иногда Плечо усталое вдруг выскользнет из лямки, А в глубине парижских чердаков, Как в катакомбах, холодно и сыро… Трещит свеча. Над кровельным откосом Гудит прибой чужих, кипящих улиц, Сверкают сумасшедшие рекламы,— В жестянке на некрашеном столе — Последний франк… Мы столько говорим в трамваях, и в метро, И в поздний час у вешалок в передних Всё об одном: о родине далекой. Но вот она бок о бок приютилась В мансардах старых, на окраинах глухих. Живет и жмется — юная, живая… Немало нас. Ты не пойдешь в кино, Я откажусь от пачки папирос — И не один студент-рабочий Вздохнет увереннее в черную минуту… Слова стираются, дни мчатся-льются в бездну, Одна любовь — спасает и бодрит. <1929> |
