Но зато еженедельник, Рядом с модой и верблюдом, На десерт вас угощает И другим отборным блюдом: То бряцаньем звонкой лиры, То изысканною прозой — В огороде эмигрантском Лук растет бок о бок с розой… Пусть растет! В пустыне нашей Дорог каждый нам оазис,— Да и розу удобряет Основной тиражный базис. Посему, давайте выпьем, Оглашая стены зала Юбилейными словами В честь двухлетнего журнала… Размножайся от Парижа До пролива Лаперуза… И, ввиду паденья франка, Будь внимательнее к Музам! <1926> Елка в тургеневской библиотеке * (Внимание детей и взрослых) Я крепко спал… Вдруг двери заскрипели. Иван Сергеевич Тургенев, милый гость, Снял теплый шарф, уселся у постели, Облокотился на бамбуковую трость И говорит: «Поэт! Я к вам по делу, Простите, что не вовремя бужу, Возьмите перышко или кусочек мелу И запишите то, что я скажу… Моей библиотекою в Париже Готовится(приятней нет вестей!) В день двадцать пятый декабря, — не ближе,— Чудеснейшая елка для детей. Прошу вас, друг мой, тисните в газете, Чтоб вымыли и выстригли ребят. Пускай приходят взрослые и дети, Я, — запишите, — буду очень рад!» ____ В смущении подвинулся я к краю, Часы со столика упали на кровать… Мой гость исчез… Я просьбу исполняю. Тургеневу могу ль я отказать? 1927, декабрь Париж Размышления у подъезда «Лютеции» * Куда тебя судьба не сунет головою — На журналистский ли, на докторский ли бал, Ты всюду чувствуешь с симпатией живою, Что ты опять в родной уезд попал. Опять у вешалки, над тем же самым местом, Увидишь в зеркале знакомый поворот; Все та же дама прошлогодним жестом Все так же красит прошлогодний рот. И те же самые у входа контролеры, В петлицах бантики, беспомощность в зрачках, Все те же смокинги, жилеты и проборы, Лишь седины прибавилось в висках… Идешь по лестнице и с зоркостью поэта, Не вскинув глаз, доходишь до всего: Вот это ноги адвоката Дзета, А это ножки дочери его. Взбегает лань все в той же алой шали, За ней с одышкою все тот же старый лев… Хирург знакомый томно пляшет в зале, Бородку ввысь мечтательно воздев. Не прошлогодняя ль дрожит в буфете водка? Омолодились лишь индюшка и балык… О ты, которая так ласково и кротко Прикалываешь к курице ярлык! Пройдешься медленно вдоль пестрой лотереи: Опять автографы, два шарфа и этюд. В углу за кассой две бессменных Лорелеи, У всех простенков беспризорный люд… Но под жилеткою так сладко ноют кости, Как будто невзначай под Рождество К соседям давнишним ты вдруг свалился в гости Иль на семейное ввалился торжество. Опять поймаешь в коридорчике коллегу И, продолжая прошлогодний диалог, Как встарь, придешь к буфету и с разбегу Холодной рюмкой подчеркнешь итог… Когда ж, к прискорбию, — о Господи, помилуй! — Тебе придется что-нибудь читать, И над эстрадой с прошлогодней силой Цветник уездный расцветет опять,— Любой в нем нос изучен в полной мере, Любой в нем лоб знаком, как апельсин, И снова кажется, что пред тобой в партере Сидит четыреста кузенов и кузин. И так потянет, сбросив с плеч разлуку, И предвкушая наш дальнейший путь, До восемнадцатого ряда всем им руку Сочувственно с эстрады протянуть… 1927 Париж «1928» *
Над станцией в гирлянде: «Двадцать восемь». Холодных цифр нам темен скучный блеск. Мы средь чужих — молчим, не ждем, не просим, Не к нам струится телеграфный треск. Чрез пять минут ревущая машина В четвертом классе вдаль умчит нас вновь. Вновь за окном блеснет реклама-шина, Мелькнет труба — гигантская морковь. Мы на ходу под говорок колесный Куем и пишем, шьем, строгаем, спим, И каждому иначе машут сосны, И разное рассказывает дым. Но здесь, на станции, в миг праздного этапа, Эй, земляки, сгрудимся в тесный круг… Вот здесь, в углу, вблизи глухого шкапа, Пускай зазеленеет русский луг! |
