Машет мельница веселыми крылами,

Мелет хлеб. Вдоль рощ скрипят возы.

Прохожу под серыми стволами,

Сквозь гирлянды вянущей лозы.

Никого. Вокруг цветная осень.

Тишина. Густой и прелый дух.

Руки буков расцветили просинь.

Тихо вьется паутинный пух…

Кролик вынырнул из норки под сосною.

Пятна солнца. Ласковая тень.

Опускаюсь, скован тишиною,

И лежу, как загнанный олень.

Ветер треплет заросли ореха.

Черепица рдеет за рекой.

Бог, услышь! — В ответ смеется эхо.

Даль зияет вечной пустотой.

Внизу, над всей террасой,

Цветущих груш каскад

Качает белой массой

С весенним ветром в лад,

    И бабочки-летуньи —

    Кольцо крылатых снов,

    Как желтые колдуньи,

    Снуют в дыму цветов…

А ручей вдоль стен лопочет,

Толстых уток пеной мочит,

С легким плеском плиты точит

    И стремглав через карниз

Прямо к Эльбе, к быстрым водам,

К хриплым старым пароходам

    Мчится вниз!

Балкон тесней коробки.

Сноп солнца прямо в грудь.

Все прошлое — за скобки…

А дальше? Как-нибудь!

    Вон алые подушки

    Свисают кипой роз.

    Вдоль скал сквозят опушки

    Застенчивых берез.

Мреют грифельные крыши,

В мгле ущелья дремлют ниши.

Кто поверит? Кто услышит?

    Жабы в складках влажных плит?

Скорбь на облаке далеком

Смотрит вдаль бессонным оком

    И молчит…

У Эльбы пляшут сходни.

Сойти к парому? Лень.

Миндаль раскрыл сегодня

Коралловую сень.

    В магнолии цветущей

    Шуршанье птичьих крыл,

    А бор зубчатой кущей

    Все дали затопил.

Каждый куст мудрей Сократа,

Каждый пень милее брата…

Наклоняюсь виновато:

    С плеском брызнула волна.

По траве прошли три утки.

Кошка вылезла из будки.

    Тишина…

С фрейлен Нелли и мистером Гарри

Мы покинули мутный Берлин.

Весь окутанный облаком гари,

Поезд мчался средь тусклых равнин.

       Очертели нам плоские дали…

       Но вдоль Эльбы за Дрезденом вдруг

       Лента скал средь туманной вуали

       Потянулась гирляндой на юг.

Мы приехали в тихую Шмильку,

Деревушку средь складок двух гор.

Женский труп, вдвинув плечиком шпильку,

Нам принес бутербродов бугор.

       Мы сидели в отеле «Zur Mühle» [2]

       Пел ручей на семьсот голосов,

       Печь сверкала, как солнце в июле,

       Домовой куковал из часов.

Ночью было мучительно трудно:

Под перину прокрался мороз!

В щель балкона тоскливо и нудно

Рявкал ветер, как пьяный матрос…

       Коченели бездомные пятки,

       Примерзали к подушкам виски,

       На рубашке застыли все складки,

       И живот замирал от тоски.

Утром в стекла ударило солнце.

Мутно-желтый и заспанный диск

Был скорее похож на японца,

Но в восторге мы подняли писк.

       Скалы к окнам сбегались зигзагом,

       Расползался клочками туман.

       Под балконом за мшистым оврагом

       Помахал нам платком старикан.

Если вы не взбирались на скалы,—

Как вам каменный бунт описать?..

Вниз сбегают зубцами провалы,

К небу тянется хвойная рать…

       Шаг за шагом, цепляясь за корни,

       Ноги вихрем вздымают труху.

       Только елка трясется на дерне,

       Только эхо грохочет вверху…

Ах, как сладко дышать на вершине!

За холмами сквозят города,

Даль уходит в провал бледно-синий,

Над грядою взбегает гряда.

       В глубине — хвост извилистой Эльбы

       И козлов одичалых гурьба…

       Эх, пальнуть всем втроем в эту цель бы,—

       Да из палок какая ж стрельба!

День за днем — пролетели орлицей,

Укатило за лес Рождество…

У плененных берлинской столицей

Так случайно с природой родство…

       Женский труп, украшенье «Zur Mühle»,

       Подал нам сногсшибательный счет:

       Затаивши дыханье, взглянули

       И раскрыли беспомощно рот.

На пароме мы плыли в тумане.

Цвел огнями вокзальный фасад,

Пар над Эльбой клубился, как в бане,

Блок, визжа, разбудил всех наяд.

       Мутный месяц моргал из-за ели…

       Хорошо ему, черту, моргать!

       Ни за стол, ни за стены в отеле

       Ведь нельзя с него шкуру содрать…