* * * А ты поэт, нелепый человек, От детских лет заложник пресных будней, Как за ногу привязанный, торчишь В каком-нибудь столичном захолустье… Берешь взаймы у жажды и мечты, Балконный плющ раскрашиваешь в пальму И в море безразличных пиджаков Упрямо ищешь смелых Дон-Кихотов… Клубятся дни, седеет голова, Усталость ржавчиной подтачивает сердце,— Сшивай мечты в пузатую тетрадь! Торгуй молитвами, — быть может, тот же Крукс Твои сонеты сунет в чемодан, И, неразрезанные, съежившись на дне, Они объедут свет, как крыса в трюме… <1923> В саксонских горах * Над головою по веревке вползает немец на скалу. А я лежу ленивей кошки, приникнув к теплому стволу. В груди пушистой желтой ивы поет, срываясь, соловей, И пчелы басом распевают над сладкой дымкою ветвей. У ног ручей клокочет гулко, по дну форель скользнула в щель, Опять сияет в горной чаще расцветший радостью апрель! Ах, если б Ты, вернувший силы поникшей иве, мхам средь скал, Весною снова человека рукою щедрой обновлял: Чтоб равнодушная усталость исчезла, как февральский снег, Чтоб вновь проснувшаяся жажда до звезд стремила свой разбег, Чтоб зачернел над лбом упрямым, как в дни былые, дерзкий чуб, Чтоб соловьи любви и гнева слетали вновь с безумных губ… 1923, апрель В поте лица * Поет рубанок гладкий, Взлетает по доске, И стружки в беспорядке Шуршат на верстаке, И клей ворчит в клеянке На медленном огне, И незабудки в банке Синеют на окне. Так любо в такт работе Заливисто свистать И ни о чем не думать, И ничего не знать. На подоконник жаркий Прилег знакомый кот. В шкафу остались шкварки,— Учуял, обормот! А воробьи-злодеи На пыльной бузине Вытягивают шеи И тянутся ко мне. Ходи, рубанок, легче, Укачивай мозги,— День тянется, как кляча, И впереди — ни зги… Сползает слой за слоем, Шипит-поет доска, Ореховым настоем Окрасим ей бока… Бурав провертит дырки, Нож сгладит мат торцов, Резные растопырки Проденем с двух концов,— И вот, гляди, над койкой, Вся стройная, как бриг, Повиснет этажерка, Скворешница для книг… Суровая, как шкипер, Не раз, ключом звеня, Хозяйка, фрейлен Пипер, Буравила меня: «Тургенев на диване… Кнут Гамсун на полу… Словарь на чемодане, А „Руль“ и „Дни“ в углу!» Ну, что ж… Пора бедняжку Избавить от хлопот. Какое ваше мненье Об этом, мистер кот? <1923> Из дневника поэта * Безмерно жутко в полночь на погосте Внимать унылому шипению ольхи… Еще страшнее в зале на помосте Читать на вечерах свои стихи. Стоит столбом испуганная Муза, Волнуясь, комкает интимные слова, А перед ней, как страшная Медуза, Стоглазая чужая голова… Такое чувство ощущает кролик, Когда над ним удав раскроет пасть, Как хорошо, когда поставят столик: Хоть ноги спрячешь — и нельзя упасть… А по рядам, всей ощущаешь кожей, Порхает мысль в зловещей тишине: «Ах, Боже мой, какой он непохожий На образ тот, что рисовался мне!» У Музы спазма подступает к глотке, Застыло время, в сердце алый свет. Какие-то разряженные тетки Наводят, щурясь, на тебя лорнет… Как подчеркнуть курсивом слова шутку? Как расцветить волненьем тона боль? И, как суфлер, запрятавшийся в будку, Дубовым голосом бубнишь чужую роль. А лишь вчера, когда вот эти строки Качались в беззаботной голове, Когда у Музы разгорались щеки, А за окном плыл голубь в синеве, И чай дымился в солнечном стакане, И папироса тлела над рукой,— Мгновенья плыли в ласковом тумане И так был тих задумчивый покой… Скорей, скорей… Еще четыре строчки. Зал потонул в сверкающем чаду. На берег выйду у последней точки И полной грудью дух переведу! <1925> Предвесеннее * Ты ждешь весны? Я тоже жду… Она приходит раз в году. Зеленый пух завьет весь сквер, И на подъезде тощий сэр, Пронзая мартовскую ночь, Во всю мяукнет мочь… |
