На углу закрякали тромбоны: Впереди двенадцать медных труб. Сзади — пары, девочки-бутоны. Сколько ярких, деревенских губ! Закачались белые колонны И пошли плясать в прохладный клуб. Улыбнись, поправь свою подвязку, Веет ветер, в путь зовет, злодей! Мы в лесу напишем нынче сказку,— Там, где пахнет сыростью груздей,— Про людей, любивших смех и пляску, Никого не мучивших людей… III Все местечко засыпает, На закате — сноп пожаров. С колокольни долетает Девять медленных ударов. Мальчик, спать! Под немецкую перину, в исполинскую кровать. Рано? Дай мешок со стула, Перечтем-ка небылицу, Как летал кузнец Вакула На чертенке к нам в столицу. Знаешь, да? Эта сказка, словно песня у полтавского пруда… Кот немецкий в удивленье Водит спинкою сутулой. Ты раскрыл глаза в волненье, Ты умчался за Вакулой… Вечер тих. Электрическая лампа освещает нас троих. Прочитали. Спит мальчишка. Кот колдует на пороге. На полу — родная книжка. В небе — месяц златорогий. Проживем!.. Завтра утром к водопаду на свидание пойдем. IV Кем ты будешь? Ученым, свободным ученым! Мясников слишком много и так. Над блевотиной лжи, над погостом зловонным Торжествует бездарный кулак… Дьявол сонно зевает, Лапой нос зажимает: Двадцать слов, корка хлеба и мрак. Может быть, ты откроешь бациллу прохвостов? Против оспы ведь средство нашли. Гроздья лозунгов новых наряднее тостов,— В середине — холодные тли. Каин тучен и весел, Нож сверкает у чресел, Холм невинных все выше вдали… Может быть, ты сумеешь в достаточных дозах Суп из воздуха выжать для всех? Укрощенное брюхо возляжет на розах, Вспыхнет радость, беспечность и смех — И не будет причины Верить в святость дубины, В ритуал людоедских потех. Ты в оглобли труда запряжешь водопады, И приливы, и ветер, и град: Полчаса поработал и пой серенады, Дуй в свирель и соси виноград… Шахт не будет бездонных, Глаз не будет бессонных, Люди станут добрее цыплят. Что-нибудь с идиотами сделать бы надо: Обязательно средство найди! С каждым часом растет их крикливое стадо,— Рот под мышкой, глаза позади, Дважды два — то семнадцать, То — четыреста двадцать, Граммофон в голове и в груди. Я, увы, не увижу… Что поделаешь, — драма… Ты дождешься. Чрез лет пятьдесят — (Говорила в Берлине знакомая дама) — Вся земля расцветет, словно сад… Спит мальчишка, не слышит, Разметался и дышит. В небе мертвые звезды горят. V Каждый встречный на дороге Говорит нам: «Добрый день!» Мир и вам, чужие люди Из окрестных деревень! Оглядят нас — улыбнутся… Ясен взор их добрых глаз, Но тоска непримирима, Но в душе глухой отказ. Мальчик мой, пойдем скорее! Вон тропинка вьется в лес: Там безлюдно, как в пустыне,— Шум ветвей и ширь небес. Ты мне сны свои расскажешь, Я тебе их объясню. Улыбнемся старой елке, Камню, бабочке и пню… К скалам в глушь пойдем мы в гости По зеленому хвощу. Никогда я не забуду, Никогда я не прощу! <1920> Солнце *
На грязь вдоль панели Из облачной щели Упали лучи — Золотые мечи. Запрыгало солнце На прутьях балконца, Расплавилось лавой На вывеске ржавой, От глаз через рынок Столб рыжих пылинок, Бульдог на повозке Весь в блеске, весь в лоске, Отрепья старушки, Как райские стружки — Трепещут и блещут, Сквозят и горят… В окне ресторанном, Цветисты и пылки, Бенгальским фонтаном Зарделись бутылки, На шапках мальчишек Зыбь пламенных вспышек, Вдоль зеркала луж — Оранжевый уж… И даже навоз, Как клумба из роз. А там на углу, Сквозь алую мглу, Сгибаясь дугой, На бечевке тугой Ведет собачонка Вдоль стен, как ребенка, Слепого солдата… И солнце на нем Пылает огнем. Оно ль виновато? <1923> Берлин |
