«Оставьте, Муза, старую повадку.
Умерьте сатирическую рысь.
В воскресный день кому из нас не сладко
Лежать под деревом, задравши пятки ввысь?
Пусть вся поляна в масляных бумажках,
Пусть под кустами груды сонных ног,—
Любой маляр в сиреневых подтяжках
В неделю раз цветет, как римский бог.
Париж — котел. Шесть дней в труде и давке.
А в день седьмой с приплодом и с женой
Сбегают в лес, поесть яиц на травке,
И смыть галдеж зеленой тишиной…»
Такой тирадой утешая Музу,
Глазами ищешь, где б поменьше туш.
Ныряешь вглубь, как шар бильярдный в лузу,
Принять лесной, зеленый, летний душ!
Над старым дубом в блеске бирюзовом
Плывет сорока. Бог ее прости…
За бузиною в платье мотыльковом
Стоит дитя лет двадцати пяти.
Рот — вишенкой, яичком — подбородок,
Колонки ног, как лилии в песке…
А перед ней, нацеливая «кодак»,
Застыл Ромео в плотном котелке.
Пейзаж направо — градусом сильнее:
Она и он, вонзив друг в друга рот,
Лобзаются в траве, закинув шеи,
Выделывая пятками фокстрот.
Налево… Впрочем, перейдем к природе.
Всего спокойнее глаза направить ввысь:
Зеленокудрые, качаясь на свободе,
Густые липы в высоте сплелись…
Трава мягка. Вздыхает ветер сонный.
Летит синичка, вьется стрекоза.
О старый дуб! В твоей душе зеленой
Запутались усталые глаза…
