Дождь * Утром фермерша-старушка В гости к нам пришла на дачку И присела, отдуваясь, У кривой сосны на тачку. Платье — черным парашютом, Лопухом плетеным шляпка… В ручки пухлые дохнула,— Старичкам всегда ведь зябко. А глаза ее, коринки, Мигом все схватили зорко: Дворик, домик наш, веранду И раздувшуюся шторку. «Вот», — она сказала тихо, Показав рукой на тучи, Над лиловыми холмами Наплывавшие все круче. «Шестьдесят семь лет в Провансе Просидела, как на стуле, Но такого не бывало,— День за днем дожди в июле!» Покачала головою, Скрючив ножки, как ворона, И седую бородавку Пощипала удрученно. * * * Полчаса она скрипела… Я сидел на камне кротко И с сочувственным вниманьем Ковырял дыру в подметке. «Чуть опрыщут виноградник Легкой пылью купоросной, Все сейчас же до пылинки Смоет, к черту, дождь несносный… Вы лозу-то оберните,— Сколько, сударь, белых пятен! Дождь в июле винограду, Как быку мясник, приятен… Разрослись шатрами листья,— Кисти спрятались до света… Что-то будет с виноградом В это пакостное лето? И чеснок, как гриб, червивый, И капуста захирела, Огурец любой разрежешь,— Весь, как дудка, пустотелый! Помидор — дурак зеленый… Все убытки, да убытки…» И, как демон, запахнула Крылья черные накидки. * * * Эмигрант, подбитый ветром, Долго слушал я соседку, И казалось мне, что Ротшильд Горько плачет мне в жилетку… Вон внизу за перелеском Дом ее стоит, как крепость. Дождь гнезда ее не смоет,— Что за дикая нелепость! Кров, семья, покой, достаток, Каждый ствол скрипит: «Я дома»… С детства каждая ложбинка, Как ладонь своя знакома. Вот когда б на нашу льдину Посадить ее хоть на день,— Чтоб она бы поклевала Эмигрантских виноградин… Этой мысли я, конечно, Вслух не высказал старушке И сказал ей в утешенье, С ней прощаясь у опушки: «Есть примета, — если лозы Глупый дождь в июле мочит,— Винограду будет меньше, Но вино в цене подскочит». <1932> С холма * Выбрав место у тропинки, Где сквозь бор синеет море, Где вдали бельишко сохнет На бамбуковом заборе, Я принес большую доску,— Пар дымился над ушами! — И четыре толстых ножки Обтесал карандашами… Вбил их в землю — слон не вырвет! За холмом стреляло эхо; И прибил к ним туго доску,— Не работа, а утеха… А потом лазурной краской, Цвета крыльев серафима, Густо выкрасил скамейку — Дар любому пилигриму: Чтоб присел, забыв земное, И, попыхивая трубкой, Всласть смотрел, как парус в море Дышит гоголем над шлюпкой… Да и сам приду не раз я Посидеть Наполеоном, Руки гордые сложивши, В одиночестве зеленом… * * * Где влюбленных нынче встретишь? В казино, сцепясь друг с другом, Пары вьются, как моторы, Равнодушно-мертвым цугом… А на пляже те же пары, Загорев, как голенище, Распластав тела у будок, Переваривают пищу. Но сегодня — наконец-то! — На моей скамейке синей Я приметил сквозь кустарник Бога юного с богиней. Он был в трусиках лиловых, А она в трико морковном… Метров на сто был пронизан Воздух шепотом любовным, Шея к шее, сердце к сердцу, Под сосной склонились рыжей… За смолистыми стволами Подобрался я поближе. Подобрался и расслышал: Рдея страстью огневою, Оба пламенно шептались Над таблицей биржевою… Скрылись в чаще. Мрачно сел я На пустынную скамейку. Петушок с соседней фермы Из-за камня поднял шейку, Покосился на газету — На последнюю страницу: Может быть, сейчас он клювом В биржевую ткнет таблицу? Но петух меня утешил: Звонко грянул голос зычный,— Пять патлатых кур сбежались На султанский зов привычный… Двум он клювом дал по шее, Двум скормил мои он крошки И ушел в кусты за пятой, Томно вскидывая ножки. Я подумал с облегченьем: Есть любовь еще на свете! И, зевнув, разрезал дыню На развернутой газете. Зной оранжевою дымкой Острова вдали туманил, И внизу какой-то олух «Стеньку Разина» горланил. <1932> |
