Даже сумрачным ажанам В это время веселее Под седым лететь туманом Средь влюбленных вдоль аллеи… Поворот… Ночное лоно. Я грызу, мечтая, булку… В сердце ангел вертит сонно Музыкальную шкатулку. Справа в нише Старых складов дремлют гнезда. Справа крыши И фабричных окон звезды. <1928> Солнце * Угрюмый делец почтенных лет Бросил портфель и застыл на скамейке: Так мирно струится янтарный свет, Так зыбки в листьях хрустальные змейки… А в детской коляске серьезный малыш Занес осторожно пухлые пальцы: Солнце слетело с далеких крыш Он его ловит на одеяльце… Мальчик-посыльный идет через мост. В пуговках ясных острые блики… Забыв порученье и важный свой пост, Свистит и машет рукою, как дикий. И пес, солидный циник-бульдог, Лежит на пороге и греет темя. Мечтательно сжаты обрубки ног, В зрачках золотится лучистое семя. И чижик в клетке робко пищит; Дрожат-пылают дома и трамваи, Горит над платаном сверкающий щит, И мимо проносятся птичьи стаи. Художник, расставив в сквере мольберт, Сердито мешает желтые краски,— В ушах разливается птичий концерт, В глазах — колыхание солнечной пляски… А сверху, в кресле слепой старик Пустыми глазницами смотрит на солнце. Дыхание легче, светлеет лик, И все теплее перила балконца. И вон на углу — смотри и молчи — Сверкают стрелы на медленных дрогах, Дробятся в бисерных розах лучи И весело пляшут на траурных тогах. 1928 Париж В Люксембургском саду * I Ряды французских королев Белеют в мартовской прохладе. На баллюстраде Похожий на барана лев… Сквозь пух деревьев бледным жалом Текут лучи. На посеревшем пьедестале Стоит Мария Медичи: Глаза надменны, губы сжаты, Узорным блюдом воротник, Корсаж, как латы, В ладони скипетр — словно штык… А у подножья, На фоне строгой королевы, Веселые, как птицы Божьи, Снимаются три бойких девы. В свободный час Они сбежали из конторы. В сотый раз Старик-фотограф мечет взоры… «Снимаю!..» Но, увы, на грех, В ответ вся тройка так и прыснет… Старик в досаде только свистнет, И снова сумасшедший смех,— Как будто флейт лукавых трели, Как будто льдинок вешний хруст… О королева, неужели Не разомкнете гордых уст? II Есть особого рода охота… Ты пойди в Люксембургский сад,— Над бассейном лучей позолота, Воробьи и дети пищат… В стороне от парижской шумихи Опустись на скамью, не скучай… Вдруг малыш какой-нибудь тихий Обернется к тебе невзначай. Ты замри и склонись пониже, Улыбнись глазами чуть-чуть: Подойдет он к тебе поближе, Покосится на шляпу и грудь. И вздохнет глубоко и протяжно, А потом улыбнется и сам И слегка ладошкою влажной Прикоснется к твоим усам. И тебя за рукав влюбленно Вдруг потянет к себе, позовет… …………………………………………………… А потом долговязая бонна Подойдет и его оторвет. 1929 Городские чудеса *
I Пчела Перед цветочной лавкой на доске Из луковицы бурой и тугой Вознесся гиацинт: Лиловая душа, Кадящая дурманным ароматом… Господь весной ей повелел цвести, Вздыматься хрупко-матовым барашком. Смотри: Над гиацинтом вьется Пушистая пчела… То в чащу завитков зароет тельце,— Дрожит, сбирает дань, То вновь взлетит И чертит круг за кругом. Откуда ты, немая хлопотунья? Где улей твой? Как в лабиринт многоэтажный Влетела ты, крылатая сестра? Куда свой сладкий груз Снесешь под гул автомобилей и трамваев? Молчит. Хлопочет. И вдруг взвилась — все выше, выше — До вывески «бандажной мастерской»… И скрылась. II Обезьянка Косою сеткой бьет крупа. По ярмарке среди бульвара За парой пара Снует толпа. Строй грязных клеток, Полотнища шатров, Собачий визг рулеток, Нуга — будильник — и пузыри шаров, У будки прорицателя — шарманка: Визжит, сзывает, клянчит… Худая обезьянка, Сгорбив спинку, Качает-нянчит, Зажавши книзу головой, Морскую свинку, Так нуден сиплый вой! |
